Промышленная политика Петра 1. Принуждение как основа экономической политики. Крепостные рабочие

 

РУССКАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Промышленная политика Петра 1. Принуждение как основа экономической политики. Крепостные рабочие

 

         Таким образом, в России конца XVII века были налицо необходимые условия для развития крупного производства, были капиталы - хотя, отчасти, и иностранные, - был внутренний рынок, были свободные рабочие руки. Всего этого слишком достаточно, чтобы не сравнивать петровских фабрик с искусственно выгнанными тепличными растениями.

 

 И, однако же, крах петровской крупной промышленности - такой же несомненный факт, как и все вышеприведенное. Основанные при Петре мануфактуры лопнули одна за другой, и едва десятая часть их довлачила свое существование до второй половины XVIII века. Присматриваясь ближе к этому первому в русской истории промышленному кризису, мы, однако, видим, что и он был как нельзя более естественным - и объясняется именно тем, чем объясняли часто в прежнее время возникновение крупной промышленности при Петре.

 

Совершенно ошибочно мнение, будто политические условия форсировали развитие русского капитализма XVII - XVIII веков; но что политическая оболочка дворянского государства помешала этому капитализму развиться, это вполне верно. Самодержавие Петра и здесь, как в других областях, создать ничего не сумело, но разрушило многое: история петровских мануфактур в этом отношении дает полную параллель к картине того административного разгрома, которую так хорошо изобразил в своей книге г. Милюков.

 

       "Купечества у вашего величества весьма мало и можно сказать, что уже нет", - писал Петру в 1713 году один неизвестный русский, "обретавшийся в Голландии". Он объяснял дело конкуренцией "высоких персон": мы сейчас увидим, в какой связи это стоит с общими политическими условиями.

 

Но, помимо конкуренции, самый способ воздействия Петра на промышленность был таков, что должен был распугивать, а не привлекать капиталы. Уже в московскую эпоху промышленность была достаточно стеснена монополиями и привилегиями: но и те, и другие стесняли приложение капитала, так сказать, указывая ему, чего он не может делать. Петр попытался учить капитал, что он должен делать, и куда ему следует идти, и выполнял свою работу с энергией и натиском, которые всегда были ему свойственны, и с наивностью, которая может поспорить даже с методами Посошкова, ставившего размер торговой прибыли в зависимость от твердости характера торгующего.

 

 

 Распоряжения в духе Посошкова - ив духе средневекового меркантилизма вообще - о том, например, чтобы люди боярские (т.е. крепостные) носили только русские сукна, а заморских не смели носить, в случае же, если сукон не хватит, шили бы платье из "каразеи", или о том, чтобы никто не смел носить платье с позументами, "ибо англичане богатее нас, а позументов не носят", были еще самой мягкой и наиболее косвенной формой петровского воздействия на развитие индустрии.

 

 Он мог действовать гораздо прямее и проще. Указ сенату (январь 1712 года) предписывал: "Заводы размножать не в одном месте, так чтобы в пять лет не покупать мундира заморского, и заведение дать торговым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю, а за завод деньги брать погодно, с легкостью, дабы ласковей им в том деле промышлять было".

 

Мы много слышали о крепостных рабочих при Петре; но о крепостных предпринимателях приходится слышать гораздо реже, а этот тип несравненно любопытнее. В 1715 году до Петра дошло, что русскую юфть не хвалят за границей, так как она скоро портится от сырости благодаря русскому способу выделки. Немедленно было предписано делать юфть по-новому, для чего разосланы по всей империи мастера: "Сему обучению дается срок два года, после чего если кто будет делать юфти по-прежнему, тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения". К каким результатам приводило такое отеческое попечение, показывает известная судьба северорусского холстоткачества. Как мы знаем, русский холст и русское полотно в большом количестве шли за границу.

 

Иностранные купцы как-то попеняли царю, что русские посылают к ним очень узкое полотно, которое невыгодно в употреблении, и потому ценится гораздо дешевле широкого. Петр немедленно строжайше запретил ткать узкие полотна и холсты; но в избах русских кустарей негде было поставить широкие бёрда, и кустарное холстоткачество совсем завяло, причем разорилось и много купцов, промышлявших сбытом этого товара. Такие же результаты имело запрещение псковичам торговать льном и продуктами из льна с Ригой, имевшее целью поощрить торговлю Петербургского порта. Что весь этот поход на кустарное ткачество имел в виду поддержать крупные полотняные мануфактуры, заводившиеся в то же время (одна из них принадлежала императрице), это едва ли может подлежать сомнению. Но у Петра не было терпения дождаться, пока капиталы сами начнут притекать к этому делу, и он пробовал вогнать капитал в полотняные мануфактуры дубиной.

 

В результате, на место десятков тысяч разоренных ткачей получилась одна полотняная мануфактура Тамеса, где, правда, изготовляли товар, по отзыву иностранцев, не хуже заграничного, но которая могла сводить концы с концами только благодаря тому, что в виде подкрепления к ней было приписано целое большое село (Кохма) с 641 крестьянским двором. Фабрика, которую приходилось содержать трудом крепостных крестьян, во всяком случае, не была уже капиталистическим предприятием. Перед иностранными путешественниками ею щеголяли как рассадником русских мастеров, но не видно, чтобы они потом находили приложение своему искусству.

 

Петр, однако, этим мало смущался и был убежден, что путем административных распоряжений можно не только собрать капиталы "хотя бы неволею", но и восполнить недостаток отсутствующего в России сырья. Он запретил употреблять в канцеляриях бумагу иначе как русского производства, но оказалось, что развитие этого последнего тормозилось отсутствием на русском рынке тряпья. Тогда издан был следующий указ: "Понеже бумажная мельница, которая строится по указу Его Ц. В. за Галерным двором, приходит уже в строении к окончанию, а на делание бумаги материалов никаких нет: для того Е. Ц. В. указал в Санкт-Петербурге публиковать указом, дабы всяких чинов люди, кто имеет у себя изношенные тонкие полотна, тако ж хотя и не гораздо тонкие, что называются ивановские полотна и прочие тому подобные, и такие бестряпицы приносили и объявляли в канцелярии полицеймейстерских дел, за которые по определению заплочены им будут деньги из кабинета Е. Ц. В.".

 

В серьезности подобных мер Петр был глубоко убежден и объяснял неудачу их тем, что "не крепко смотрят и исполняют указы".

 

Подобно Посошкову, и он был убежден, кроме того, в злокозненности иностранцев, которые "фабрикам нашим сильно завидуют и всеми способами стараются их уничтожить подкупами". В дубину же, как орудие экономического развития, он веровал твердо. "Не все ль ж волею сделано?" - спрашивал он своего воображаемого оппонента в указе 1723 года, по обыкновению из тона законодателя переходя в тон публициста: "И уж за многое благодарение слышится, отчего уже плод произошел.

 

Так и в мануфактурных делах не предложением одним делать, но и принуждать, и вспомогать наставлением, машинами и всякими способами; и яко добрым экономам быть, принуждением отчасти; например, предлагается: где валяют полсти тонкие, там принудить шляпы делать (дать мастеров), так чтоб невольно было ему полстей продавать, ежели положенной части шляп притом не будет; где делают юфть, там кожи на лосиное дело и прочее, что из кож; а когда уже заведется, тогда можно и без надсмотрителей быть".

 

Но "быть без надсмотрителей" - это значило все же остаться под надзором, только не центральной власти, а "бурмистров того города", где заведена мануфактура. Наиболее европейской мерой в этом каталоге принуждений был таможенный протекционизм: "Которые фабрики и мануфактуры у нас уже заведены, то надлежит на привозные такие вещи накладывать пошлину на все, кроме сукон". Во исполнение этого пожелания указа 1723 года, тарифом, изданным в следующем году, большая часть привозимых из-за границы фабрикатов была обложена пошлиной в 50 - 75% своей цены. Как должен был отразиться этот тариф на внутреннем рынке, видно из того, что в число высокопошлинных товаров попало железо, уже за пятьдесят лет ставшее предметом массового потребления

 

. А насколько рационально вырабатывались тарифы, об этом свидетельствует любопытное прошение шелковых фабрикантов, в интересах которых шелковые ткани тоже были обложены запретительными пошлинами. Они просили вновь разрешить ввоз шелковой парчи, на том основании, что их собственная мануфактура "не может вскоре в такое состояние прийти, чтоб могла удовлетворить парчами все государство"; они считали более выгодным для себя получить в руки контроль над торговлей заграничными шелковыми товарами, "чтоб мы, по своему усмотрению, могли ввоз одних парчей позволять, а других запрещать". Капитал, загнанный дубиной в промышленность, опять просился в торговлю...

 

       Под этим прошением стоят подписи трех из числа крупнейших персон Петрова двора - адмирала Апраксина, вице-канцлера Шафирова и Петра Толстого. Их предприятие, по размерам затраченного капитала, было едва ли не самым большим в петровское время: в него было вложено до миллиона рублей, в том числе третью часть дала казна, не считая того, что она снабдила "компанию" постройками, материалами (мы помним, что торговля шелком-сырцом составляла царскую монополию) и т.д. И все это покровительство излилось на такую отрасль производства, которая для внутреннего рынка имела минимальное значение, а в связи со средневеков ымимеркантилистскими мерами Петра против распространения роскоши в массах не должно бы иметь его вовсе. А между тем шелковые фабрики при Петре росли, как грибы: в одной Москве их было пять, и кто только не бросался на это выгодное дело! Тут мы встречаем и министров, как упоминавшиеся нами выше, и придворных истопников (Милютин), и ямщиков (Суханов), и заезжих армян. В связи с уже знакомым нам положением России во всемирной торговле шелком в те времена, увлечение идеей сбывать на Запад вместо сырого шелка шелковые изделия было вполне понятно.

 

Недаром Федор Салтыков шелковым мануфактурам посвятил особую главу своих "Изъявлений прибыточных": "Которые заводы будут приносить в государстве немалые прибыли, - писал он, - российский народ такие же чувства имеет, как прочие народы и рассуждение, только их довлеет к таким делам управить". Но попытка конкурировать с Лионом или Утрехтом была детской затеей для государства, где промышленность только еще зарождалась. Староста московского суровского ряда официально заявлял, что шелковые ткани отечественного изделия "против заморских работою не придут, а ценою продаются из фабрик выше заморских"; и от лица всех суровских торговцев староста просил о свободном ввозе заграничных шелковых материй.

 

Все предприятие было типичной авантюрой и скоро лопнуло, а между тем на него тратились крупные казенные деньги и отвлекались капиталы от других мануфактур. Иначе, но так же нездорово, проявлял себя меркантилизм Петра в железоделательной промышленности: на железо были наложены почти запретительные пошлины, а в то же время казенные тульские заводы были всецело поглощены (с 1715 года) изготовлением оружия, которого так много требовала реформированная Петром армия. Обслуживание же народного потребления всецело было в руках привилегированных предпринимателей-монополистов, вроде знаменитого Демидова или царского родственника Александра Львовича Нарышкина. Казне было выгоднее и в политическом, и в финансовом отношениях иметь свои ружья и свои пушки, нежели зависеть в этом отношении от Голландии. Но для развития крупной железоделательной индустрии в России едва ли не благоприятнее были те времена, когда Марселис лил плохие пушки и хорошие сковороды.

 

 

К содержанию книги: Покровский: "Русская история с древнейших времён"

 

Смотрите также:

 

Реформы Петра I  Эпоха Петра  Петр Первый  Реформы Петра Первого  Петр Алексеевич  Судебная реформа Петра  юность Петра 1