РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Украина под московским владычеством. Выбор Богдана Хмельницкого между Швецией и Москвой

       Разрыв с чернью и ненадежность хана, который за хороший "ясырь" готов был продать кого и что угодно, - это после Берестечка было уже совершенно очевидно, но достаточно ясно было это и под Зборовым, - делали для Хмельницкого неизбежным союз с одной из "великих держав" Восточной Европы. Не считая Польши, с которой Хмельницкий вел войну, таких держав было две: Московское государство и Швеция.

Может показаться, что упоминать эту последнюю страну как возможную союзницу казаков в борьбе с Польшею, - своего рода исторический педантизм, объясняемый суетным стремлением перечислить все "исторические возможности", хотя бы и крайне далекие от осуществления.

На самом деле оба союза, с Москвою и со Швецией, объективно были одинаково возможны, и Хмельницкий действительно колебался между ними до последних дней своих, причем в эти последние дни шведский союз был большею реальностью, чем московский.

Но он совсем не был новостью. "От шведского короля, - говорил в 1657 году Богдан московскому послу, - я никогда отлучен не буду, потому что у нас дружба давняя, больше шести лет". Начало союза со шведами довольно точно совпадает, таким образом, с Берестечком и с окончательным разочарованием в крымском союзе.

Своим скандинавским союзником Хмельницкий был очень доволен: "Шведы - люди правдивые, - говорил он в той же беседе с окольничим Бутурлиным, - всякую дружбу и приязнь додерживают, слово свое держат".

Правда, говорилось это не без того, чтобы уколоть москвичей, которые слова своего не додерживали. Но Карл X мог действительно обещать казацкому гетману нечто такое, чего от царя Алексея тот дожидался тщетно: положение вассального государя, "удельного князя киевского", в своих внутренних делах независимого от кого бы то ни было, а по внешнему положению равного герцогу курляндскому или даже курфюрсту бранденбургскому. И такие обещания на самом деле были даны и приняты.

В начале 1657 года союз, считавший уже шесть лет фактического существования, был окончательно оформлен.

"Изменник" Мазепа мог бы найти весьма авторитетный пример в подтверждение своего образа действий по отношению к Карлу XII. Если, в конце концов, Украина осталась в зоне московской политики и за исключением короткого эпизода при Мазепе никогда не была шведским вассалом, здесь, очевидно, виноват был не Хмельницкий лично. Идеалистическая историография, конечно, всегда готова была дать этому факту субъективное объяснение: русское и православное казачество не могло примириться с зависимостью от иноверного и иноземного государя.

Но мы скоро увидим, что представительница православия на Украине, киевская митрополия, с зависевшим от нее духовенством, была самым упорным врагом, какого встречало здесь московское владычество. Что касается русских симпатий Хмельницкого и его товарищей, то не надо забывать, что в рядах сражавшегося с ними польско-литовского войска было сколько угодно русских.

Вся шляхта Волыни, Подолии, Польской Галиции и Литовской Белоруссии была русской крови и, по большей части, русского языка; главные деятели со стороны поляков в области дипломатии - Адам Кисель, на поле битвы - знакомый нам Иеремия Вишневецкий, были русские, а первый даже и православный.

Казаки и сами заявляли, что считают Киселя "своим", но это нисколько не прибавило ему авторитета в глазах казаков и не помешало его переговорам с Хмельницким кончиться полной неудачей. А в припадках гнева на Москву тому же Хмельницкому случалось говаривать, что он отдастся в подданство турскому царю, и вместе с турками и крымцами будет ходить войною на Московское государство. Хоть и сказанные в гневе, это не были пустые слова. До нас дошла грамота султана Магомета IV (от декабря 1650 года), где Богдан титулуется "голдовником" (вассалом) Турции, в знак чего ему и жалуется от султана почетная шуба.

А уж кто бы, казалось, дальше был от казачества и по национальности, и по вере, и по всему историческому прошлому, чем "неверные" турки? Союзы государств и в XVII веке, как теперь, определялись не симпатиями народных масс, а политическими расчетами руководящих слоев - симпатии же очень легко инсценировались и тогда, как теперь, если руководящим слоям то было нужно.

Когда Богдану был нужен московский союз, посланцы царя Алексея отовсюду слышали хвалы Московскому государству и выражения горячего желания "в государеву сторону перейти". Но переговоры и после этого шли не только с Москвой, а и со Швецией, и с султаном, и венгерским правителем Ракочи, и если, в конце концов, ближе всех оказалась все же Москва, то это был результат своего рода "естественного отбора".