РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Интенсификация хозяйства должна была свестись к интенсификации барщины. Чересполосица

Так, к концу XVIII века "избыточное население", от которого за сорок лет раньше помещик не знал, как избавиться (при условии сохранения своего дохода, разумеется), становится необходимо нужно в самом имении, и помещик начинает находить, что у него не только нет "лишних" людей, а даже едва-едва хватает тех, которые есть. Мы напрасно стали бы искать какие-нибудь политические или, тем более, индивидуально-психологические причины тому, что эмансипаторские проекты Екатерины II увяли, не успев расцвести.

Идею освобождения крестьян в 18 веке убили хлебные цены. Дальнейшее повышение этих цен в половине XIX века сделало снова всех умных помещиков эмансипаторами, а их падение сорок лет тому назад снова развило сильнейшие крепостнические тенденции в русском дворянстве. Что хозяйство, основанное на рабском труде, рано или поздно должно было очутиться в экономическом тупике, подобном тому, в какой попала Римская империя в первые века нашей эры и из которого этой империи вовсе не удалось выйти, - это могли бы предсказать и современники Беарде-Делабэ.

 Но теоретические выкладки всего меньше могли иметь влияние на ход хозяйственного развития. Огромное вздорожание "сельских произведений" толкало к интенсификации помещичьего хозяйства, а это последнее в данный момент не могло обойтись без барщинного труда крестьян; интенсификация хозяйства должна была свестись к интенсификации барщины.

       Эту последнюю можно уже заметить по анкете Вольного экономического общества, хотя анкета двадцатью годами предшествовала тому колоссальному подъему хлебных цен, какой отмечен Щербатовым. Наиболее типичные для середины столетия условия изображает, по-видимому, Болотов, отвечая на вопросы анкеты по Каширской провинции. Как мы уже упоминали, картина получается средневековая: чересполосица, или, как он выражается, "разнооярщина и черездесятинщина", в связи с этим принудительный севооборот, плохое удобрение - потому что на дальние полосы иногда даже и не доберешься, - и т.д.

Все эти отрицательные стороны средневекового экономического режима Болотов рисует чрезвычайно яркими красками, интенсификация хозяйства уж очень его озабочивает, а он вполне отчетливо сознает, какой вред для нее представляет, например, чересполосица. "Черездесятинщина препятствует земледельцу малою своею землею по своему хотению пользоваться и оную под такой хлеб или произрастание употреблять, и то на ней в разные года сеять, чтобы он за лучшее признавал. Она отнимает у него руки и не допускает ни до каких предприятий..."

Она связывала не только крестьянина, но и помещика, ибо и помещичья земля, обыкновенно вперемежку с крестьянскою, была "изрезана на мелкие полосы и по них разделена". Выделять помещичью землю к одному месту только еще "в иных местах начинали", иными словами, особой барской запашки в Каширском уезде 1760-х годов, как правило, не было, а крестьянин пахал часть своих полос не на себя, а на господина.

Это был большой архаизм: в хорошо устроенном имении даже сороковых годов барская пашня была уже выделена в самостоятельное целое*. Тем характернее, что количество пахавшихся крестьянами на барина полосок было не меньше, чем в правильно организованном имении 40-х годов: в Каширской провинции, обыкновенно, половина рабочей силы тратилась на барина (или один работник с полного тягла, т.е. один из двух постоянно пахал на барина, или все тягло три дня в неделю работало на барина, три дня на себя), а иногда и больше. Между тем Татищев, в 1742 году, считал трехдневную барщину максимальной.

Определяя, как и Болотов, размеры ее размерами земли, которую крестьянин пашет как на барина, так и на себя, Татищев говорит: "В случае недостатка земли помещику делить землю с крестьянами пополам (иначе барская пашня должна была составлять меньшую часть имения, а крестьянская большую)... а если того не достанет крестьянам, то такие деревни должны быть на оброке необходимо".

Сравнительно с картиной застоя, которую представляла собой Каширская провинция ("Ежели сказать об урожае хлеба, то в здешних местах хлебы за несколько уже лет хуже прежних родятся", - нехотя признается Болотов), соседняя Рязанская провинция давала яркие признаки сельскохозяйственного прогресса: "Здесь земледелие ни в которых местах в упадок против прежнего не пришло, но еще размножается, - писал рязанский корреспондент, - ибо всяк тщится во всяком довольствии себя видеть, к чему росчисти, а по способности и луга в высоких местах употребляют в пашню". Зато здесь и барская запашка, а стало быть, и барщинная повинность, достигала размеров, не знакомых Кашире.

Характерно уже то, что работу крестьянина на своем наделе рязанский корреспондент склонен рассматривать как исключение, а работу на барской пашне как правило. Присмотритесь к его манере выражаться: "Помещичьим крестьянам свободные дни даются на себя работать не равно, но по рассмотрению помещика: и так у некоторых в неделе, кроме праздников, один день, а прочие дни на господина; а у других два дня на помещика, а третий крестьянину". В Переяславль-Залесской провинции свободных дней помещичьему крестьянину давалось "в неделю два дня, а прочие дни работают на господина". Кашинский корреспондент очень желал быть оптимистом в вопросе о крестьянских повинностях**, но, начав за здравие, он, нечаянно для самого себя, кончает за упокой. "С осмака ("тягло из двух мужиков и двух баб состоящее") один крестьянин с женою ходит всякий день на барскую работу, а другой с бабою всегда дома, воскресные же дни и прочие праздники также от господской работы уволен (видите, какая идилия!), и, следовательно, имеет в год больше дней на себя работать, нежели на помещика.

Случается также, что во время жнитва, где не разделена господская пашня, или в сенокос, ходят они поголовно, то есть, иногда трое, иногда четверо с тягла; но сие бывает не всегда (еще бы!), или после за то какая дается выгода". И наконец, оренбургский корреспондент, суровый и правдивый Рычков, так характеризует положение дела в своей губернии: "Крестьяне помещичьи работают на своего господина по три дня в неделю, столько же и на себя, а воскресный день оставляется им свободен, но больше употребляют они так, как помещик хочет. Есть и такие еще помещики, что повседневно наряжают их на свои работы, а крестьянам для пропитания их дают один месячный хлеб". Это первое упоминание о плантационном хозяйстве, какое мы встречаем в литературе, притом не в сатире, как впоследствии у Радищева, а в чисто деловом сообщении.

И современники (Болтин) и новейшие исследователи (В.И. Семевский) оспоривают, чтобы подмеченное Рычковым явление, на котором он настаивает и в других своих писаниях, было общераспространенным. Первый оперирует методом того француза, который давал честное слово, что земля вертится, и спор его с Рычковым может быть решен только сопоставлением их авторитетов - одного из первых агрономов своего времени и дилетанта-историка, умного, наблюдательного, но еще менее, чем Щербатов, способного критически отнестись к своим собственным наблюдениям***. Г. Семевский обосновывает свое заключение на просмотренных им описаниях огромного количества имений Средней России, где он нашел лишь два-три случая, когда в имении отмечены одни дворовые, а пашня была. Но помещик очень редко мог иметь побуждение юридически раскрестьянивать своих крепостных, ибо это, прежде всего, вело к личной ответственности за подушные.

Оставить крестьянину хотя бы видимость своего хозяйства было в его интересах, но это "свое хозяйство" могло быть не крупнее того участка, который сплошь и рядом давался и античному рабу, чтобы отнять у него побуждение к побегу, и который, конечно, не делал еще этого раба крестьянином в настоящем смысле этого слова. Только дальнейшие архивные изыскания смогут решить вопрос окончательно. Историк, вынужденный опираться на печатный материал, может лишь констатировать, что тенденции превратить крестьянина в живой инвентарь, в некоторое подобие античного раба или негра на американской плантации (отсюда, как известно, и термин "плантационное хозяйство"), существовали повсюду, а не в одной Оренбургской губернии. Хотя, возможно, что в последней необычайно благодарная почва и малое, относительно, количество рабочих рук создавали для помещика больший соблазн доводить до крайности эксплуатацию крепостной рабочей силы, чем в других местах. Недаром Оренбургская губерния, так скоро после описания ее Рычковым, стала ареной Пугачевского бунта.