ПРОИСХОЖДЕНИЕ БРАКА И СЕМЬИ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ МОНОГАМНОГО БРАКА И МОНОГАМНОЙ СЕМЬИ

Становление моногамного брака и моногамной семьи — процесс сложный и длительный. Между парным и моногамным браком существует целая гамма переходных форм. Моногамный брак выступал у разных народов не обязательно в совершенно одинаковом виде и на протяжении веков не оставался неизменным. Далеко не одинаково протекало у различных народов и формирование моногамного брака и моногамной семьи. Вследствие этого на нескольких страницах нарисовать детальную картипу процесса превращения парного брака в моногамный невозможно. Для этого пришлось бы показать становление классового общества во всем его многообразии, а такая постановка вопроса выходит за рамки данной книги. Поэтому сосредоточим внимание на выявлении сущности перехода от парного брака и парной семьи к моногамному браку и моногамной семье.

Основой формирования моногамии было становление, а затем созревание классовых отношений. В своей классической форме моногамный брак и моногамная семья утверждаются лишь в зрелом классовом обществе. Переход от доклассового общества к классовому означал прежде всего коренное изменение социально-экономической структуры, системы производственных отношений.

Характерная черта любого человеческого общества — распределение произведенного в нем продукта. Каждый член общества должен получить определенную долю общественного продукта. Иначе он не сможет существовать. Поэтому все члены общества включены в систему распределительных отношений. Так как распределение есть необходимый момент производства, то распределительные отношения по самой своей сущности являются производственными отношениямиЭти отношения объективны, материальны. Их характер не зависит от сознания и воли людей. Он прямо или косвенно определяется объемом производимого обществом продукта, т. е. уровнем развития производительных сил.

Для первой фазы доклассового общества было характерно уравнительное распределение. Переход ко второй его фазе связан с появлением и утверждением распределения по труду. Между этими двумя формами распределения существует определенное различие.

Если при уравнительном распределении право человека на долю общественного продукта основывалось на том, что он являлся членом коллектива, то при трудовом— на том, что он участвовал своим трудом в создании продукта. При всем различии эти две формы производственных отношений имели между собой фундаментальное общее. Они по самой своей природе предполагали равное отношение всех членов общества к средствам производства. Поэтому они исключали эксплуатацию человека человеком.

Сущность перехода от доклассового общества к классовому состояла в возникновении частной собственности. Частная собственность есть не вещь и не отношение людей к вещам, а особого рода отношение между людьми.

Частная собственность есть отношение между двумя частями общества, одна из которых является полным или верховным собственником средств производства, а другая либо полностью лишена средств производства, либо выступает лишь подчиненным их собственником. Именно это различие и дает одной части общества возможность безвозмездно присваивать труд другой.

Возникновение частной собственности означало обособление отношений по распределению средств производства и превращение их в основу отношений по распределению произведенного продукта. Теперь уже не членство в коллективе и не труд, а частная собственность на средства производства стала фактором, определяющим распределение созданного обществом продукта. На смену уравнительному и трудовому законам распределения пришел закон распределения по собственности.

Полная собственность на средства производства неизбежно делала человека также и полным собственником продукта, созданного с их помощью людьми, которые сами таких средств были лишены. Определенную долю общественного продукта собственник отдавал работникам. Но распределение общественного продукта между работниками не имело ничего общего с распределением по труду. Участие в создании продукта само по себе не давало работнику никаких прав на его долю. Раб получал долю продукта только в силу того, что его смерть была невыгодна рабовладельцу. На созданный его трудом продукт он не имел никаких прав. В отличие от раба наемный рабочий имел право на долю общественного продукта, но не как работник, принимавший участие в его создании, а как владелец особого рода товара — рабочей силы. Капиталист оплачивает не труд рабочего, а стоимость его рабочей силы. Феодально зависимый производитель получал долю общественного продукта потому, что был хотя и подчиненным феодалу, но все же собственником и средств производства, и своей рабочей силы.

В своей основной форме частная собственность выступает как собственность класса, живущего за счет эксплуатации другого. Но в антагонистических обществах кроме людей, принадлежащих к двум основным классам, существуют и такие, которые сами создают продукт с помощью принадлежащих им средств производства. Все они являются частными собственниками средств производства совершенно независимо от того, пользуются они чужим трудом или трудятся исключительно лишь сами. Частными собственниками их делает наличие в обществе класса людей, лишенных средств производства. Иными словами, эта форма частной собственности обязана своим существованием основной ее форме.

Грани между той и другой формами частной собственности весьма относительны. Мелкий частный собственник может наряду с собственным трудом применять и чужой, может, наконец, превратиться и в настоящего крупного частного собственника. Следует сказать, что и общинник Древнего Востока, и феодально зависимый крестьянин, которые по отношению к верховному собственнику выступали как подчиненные собственники, в отношении к другим социальным группам в известной степени выступали как частные собственники. Такой характер их собственности проявлялся хотя бы в том, что общинник Древнего Востока мог иметь рабов, а феодально зависимый крестьянин — батраков. Если исключить рабов и пролетариев, то получение доли общественного продукта при его первичном распределении между членами классового общества всегда было обусловлено наличием у них средств производства.

Любое общество, чтобы существовать, должно распределять часть произведенного продукта среди детей. Это полностью относится и к классовому обществу. Распределение по собственности, как и распределение по труду, предполагает существование двух уровней распределения.

Первый уровень — распределение общественного продукта между собственниками средств производства или рабочей силы. Эти первичные отношения распределения вместе с определяющими их отношениями к средствам производства, а также отношениями обмена образуют систему общественных производственных отношений, являющуюся базисом, фундаментом любого классового общества. Второй уровень — распределение владельцами средств производства или рабочей силы части полученной ими от общества доли продукта среди людей, не владеющих ни средствами производства, ни рабочей силой, прежде всего среди детей. Таким образом, в классовом обществе, как и на поздних стадиях доклассового, распределение общественного продукта среди детей осуществлялось в форме иждивения.

В классовом обществе иждивенческие отношения претерпели существенные изменения. Еще на стадии доклассового общества основной иждивенческой ячейкой стала семья. С переходом к классовому обществу и полным исчезновением уравнительного распределения обязанность содержать детей целиком легла на семью. Последняя стала единственной ячейкой, в которой существовали отношения иждивения. В классовом обществе эти экономические отношения носят семейный, и только семейный характер.

Далее. В парной семье в роли кормильцев выступали и муж, и жена. Как члены определенных коллективов и как работники оба они были включены в систему первичных отношений распределения. С переходом к классовому обществу коллективы исчезли, а труд сам по себе перестал давать право на получение доли общественного про- дЗ-кга. В докапиталистических антагонистических обществах такое право теперь давала лишь собственность на средства производства.

В любом таком зрелом обществе в роли собственников средств производства выступают, как правило, мужчины. Поэтому лишь мужчины включены в систему первичных отношений распределения и соответственно только они могут выступать в роли иждивителей. Женщины в классовом обществе из системы первичных отношений распределения исключены. Поэтому они не только не могут выступать в роли кормильцев, но, наоборот, сами должны иметь кормильцев. Свою долю общественного продукта они получают только из доли мужчины: до замужества— отца, после вступления в брак — мужа. Выступая в роли единственного иждивителя, мужчина тем самым неизбежно выступает в качестве кормильца и детей и жены. Иждивенческие отношения в классовом обществе не только замкнуты в рамках семьи, но и существуют как отношения мужа ко1 всем ее членам.

Женщина в классовом обществе выступает в роли иждивенки совершенно независимо от того, принимает она участие в труде или не принимает. Следовательно, в классовом обществе иждивенческие отношения имеют иную природу, чем в доклассовом. В доклассовом обществе в качестве иждивенцев могут выступать только такие люди, которые не участвуют в создании продукта. В классовом обществе в основе деления на иждивителей и иждивенцев лежит не факт участия или неучастия в труде, а наличие или отсутствие собственности на средства производства.

Мужчина выступает в роли кормильца лишь потому, что является собственником средств производства. Его участие или неучастие в труде не играет никакой роли. Женщина выступает в роли иждивенки лишь потому, что не является собственником средств производства: участие в труде ничего не может изменить в ее положении. Таким образом, в основе отношений между мужем и женой в классовом обществе лежит их отношение к средствам производства. Если в доклассовом обществе экономические связи между мужем и женой были отношениями обмена между двумя равными партнерами, то в классовом они выступают как отношения между собственником средств производства и человеком, лишенным средств производства, и тем самым между иждивителем и иждивенцем 2.

Отношения иждивения всегда были отношениями распределения, т. е. экономическими. Но, будучи отношениями экономическими, они в обществе доклассовом не были ни социально-экономическими, ни производственными отношениями. Они не были социально-экономическими, ибо связывали не всех членов общества в целом, а лишь отдельных трудоспособных членов с отдельными нетрудоспособными его членами. Они были отношениями не в обществе как целом, а только в каждой из иждивенческих его ячеек. Целиком и полностью в сфере иждивенческих отношений находились лишь дети, которые не были способны к труду. Уже в силу этого данные отношения не могли быть производственными. И социально-экономическими и производственными одновременно были лишь первичные отношения распределения и тесно связанные с ними отношения обмена, в сферу которых были вовлечены все трудоспособные члены. Именно они образовывали фундамент общества и определяли все прочие общественные отношения людей.

С переходом к классовому обществу в сферу иждивенческих отношений оказались включенными не только дети, но и женщины. Но это не превратило их в социально-экономические. Они, как и раньше, не связывали общество в единое целое. Они лишь привязывали членов каждой семьи к ее главе, который только один и был включен в систему социально-экономических, общественных производственных отношений. Иждивенческие отношения в классовом обществе были не социально-экономическими, а семейно-зкономическими. Но если социально-экономическими связями они не стали, то в производственные в определенной степени превратились.

Исключение женщин из системы социально-экономических отношений отнюдь не означало их отстранения от участия в труде. Если не во всех, то во всяком случае в семьях производителей материальных благ женщины работали не в меньшей степени, чем мужчины. Но так как в отличие от мужчин они не были включены непосредственно в систему социально-экономических отношений, то их труд протекал в рамках семейно-экономических отношений. В результате семейно-экономические отношения выступали и в качестве производственных. Но эти производственные отношения были отношениями не в обществе как целом, а только в семье. Таким образом, в классовом обществе имеет место своеобразное раздвоение производственных отношений. Кроме общественных производственных, социально-экономических отношений в нем существуют качественно отличные от них семейные производственные, семейно-зкономические отношения.

Раздвоение производственных отношений есть не что иное, как своеобразное раздвоение производства. В классовом обществе существуют два качественно отличных вида хозяйства, две качественно отличные экономики. Кроме общественного производства, хозяйства в нем существует еще и домашнее, семейное хозяйство. Если первое охватывает общество в целом, то второе существует только в виде непосредственно не связанных друг с другом хозяйств отдельных семей.

Раздвоение хозяйства на общественное и домашнее не предполагает с необходимостью существования особых ячеек общественного производства, не совпадающих с семьями. В истории классового общества семья часто выступает как ячейка не только домашнего, но и общественного производства. В таком случае не только домашнее, но и общественное производство осуществляется в рамках семьи и в этом смысле носит семейный, домашний характер.

Но домашним общественное производство является лишь в техническом, но не в социально-экономическом смысле. Коренное его отличие от домашнего хозяйства заключается в том, что оно протекает в системе социально-экономических, а не семейпо-экономических отношений. Это находит свое выражение в том, что его продукт поступает в систему первичного распределения, систему социально-экономических отношений. В противоположность ему продукт домашнего хозяйства в эту систему не поступает. Будучи создан в системе семейно-экономиче- ских отношений, он целиком и полностью в этой системе и остается.

Но было бы ошибкой определить продукт домашнего хозяйства просто как продукт, остающийся в семье. Когда семья является ячейкой общественного производства, в ней, как правило, остается и часть созданного в ней общественного продукта. Но это ни в малейшей степени не Делает эту часть продуктом домашнего хозяйства. Ведь остается она как доля общественного продукта, причитающаяся главе семьи. Будучи созданной в системе социально-экономических отношений, эта часть в качестве доли главы семьи поступает в систему семейно-экономических отношений и обеспечивает существование членов семьи. Все они, не исключая жены, являются, таким образом, иждивенцами главы семьи.

Существование домашнего хозяйства ничего в этом отношении не меняет. Дело не просто в том, что оно представляет собой не столько производство потребительных ценностей, сколько оказание услуг (поддержание порядка в доме, забота о детях и т. п.), и не в том, что оно представляет собой переработку уже добытого продукта. Каждому известно, что главный вид домашнего производства— это приготовление пищи. Суть дела в том, что домашнее хозяйство не только не представляет собой составной части общественного, но и противостоит ему, что труд по дому протекает в рамках семейно-экономических, а не социально-экономических отношений. Только продукт общественного производства является общественным продуктом, и только труд по его созданию является общественным производительным трудом. Труд в домашнем хозяйстве не создает общественного продукта, т. е. такого, который подлежит распределению между членами общества, и в этом смысле производительным трудом не является. Домашнее хозяйство не является делом общества в целом, а представляет собой частное дело отдельных семей.

В этой связи следует отметить, что в доклассовом обществе женщины занимались в числе других и теми делами, которые в классовом обществе относятся к сфере домашнего хозяйства. Но так как они были включены в систему социально-экономических отношений, то и эта их деятельность не в меньшей степени, чем всякая другая, была производительным трудом, носила не частный, а общественный характер. «С возникновением патриархальной семьи и еще более — моногамной индивидуальной семьи положение, — писал Ф. Энгельс, — изменилось. Ведение домашнего хозяйства утратило свой общественный характер. Оно перестало касаться общества. Оно стало частным занятием; жена сделалась главной служанкой, была отстранена от участия в общественном производстве» 3.

Когда семья является одновременно ячейкой и общественного и домашнего производства, женщина не только ведет домашнее хозяйство, но и принимает также, как правило, участие в создании общественного продукта. В этом смысле она участвует не только в домашнем, но и в общественном производстве. Но ее участие в общественном производстве носит особый характер. Оно не дает ей никаких прав на общественный продукт и ничем не возмещается. Конечно, она получает от мужа долю общественного продукта, но это произошло бы и в том случае, если бы она и не участвовала в его создании. Муж не оплачивает ее труд, он ее просто содержит, кормит. И обязанность мужа содержать ее вовсе не обусловлена участием жены в общественном производстве, даже в труде вообще. Она вытекает из его положения главы семьи, роли единственного в семье собственника средств производства и тем самым единственного кормильца членов семьи.

Муж выступает в роли кормильца женщины даже в том случае, когда весь продукт, поступающий в общественное распределение, создан ее трудом, даже в том случае, когда в действительности не он содержит ее, а она его. Но в такой ситуации женщина уже фактически вы,ступает не столько как жена, сколько как рабыня. Отношения эксплуатации в семье проявляются тогда в значительно более отчетливой, чем обычно, форме. Но это все же исключение. Основные особенности рассматриваемого участия женщины в общественном производстве заключаются, если можно так сказать, в его замаскированном характере. Так как ее деятельность по созданию общественного продукта протекает в рамках семейно-зко- номических, а не социально-экономических отношений, то на поверхности она неизбежно выступает как участие в домашнем производстве. Поэтому такого рода участие женщин в общественном производстве ни в малейшей степени не может способствовать ослаблению ее зависимости от мужчины.

Различие между общественным и домашним производством и вместе с тем экономическая зависимость жены от мужа особенно наглядно выступают тогда, когда семья является ячейкой исключительно лишь домашнего хозяйства. Это наблюдается, например, при капитализме, хотя и не обязательно во всех случаях. Прекрасную характеристику семьи такого рода мы встречаем у Ф. Энгельса. «Современная индивидуальная семья, — писал он,—основана на явном или замаскированном домашнем рабстве женщины, а современное общество — это масса, состоящая сплошь из индивидуальных семей, как бы его молекул. Муж в настоящее время должен в большинстве случаев добывать деньги, быть кормильцем семьи, по крайней мере в среде имущих классов, и это дает ему господствующее положение, которое ни в каких особых юридических привилегиях не нуждается. Он в семье — буржуа, жена представляет пролетариат»4. В такой семье жена может трудиться даже больше, чем муж, но это не меняет ее положения, ибо она ничего не зарабатывает. Пока труд женщины протекает в рамках семейно- зкономических отношений, он не создает никакой стоимости, никакой стоимости не имеет и ее рабочая сила. Поэтому она ничего не может получить непосредственно от общества. Свою долю продукта она может получить лишь от мужа. Какое бы количество труда она ни тратила, она представляет собой иждивенку мужа, ибо только последний не просто работает, а зарабатывает.

На протяжении всей истории классового общества вплоть до капитализма только мужчины непосредственно входили в систему социально-экономических, производственных отношений. Женщины были связаны с неюлишь через посредство мужей. Экономическая зависимость женщин от мужчин имела своим следствием господство последних и в семье и в обществе. Экономическое неравенство мужчины и женщины, как правило, находило свое закрепление в праве. Вплоть до недавнего времени женщина в классовом обществе была не равна с мужчиной и перед законом. Она была лишена многих гражданских прав, которыми пользовались мужчины, и отстранена от участия в политической жизни общества.

Господство мужчины накладывало отпечаток на все стороны брачной и семейной жизни, определяло характер брака и семьи в целом. Иной характер приобрели в классовом обществе отношения мужчины к детям. Возникновение частной собственности на средства производства превратило его в единственного кормильца. Но как собственник средств производства он выступал перед ними не только косвенно, но и прямо. Воспроизводство частной собственности на средства производства немыслимо без воспроизводства частных собственников. И семья в классовом обществе представляет собой ячейку не просто по воспроизводству людей, но по воспроизводству частных собственников. Такое воспроизводство осуществляется через наследование, т. е. передачу собственности на средства производства от одного поколения к другому, от отца к сыновьям. Существование частной собственности немыслимо без наследования.

Если по отношению ко всем своим детям глава семьи выступал в качестве иждивителя, то по отношению к сыновьям —и в качестве наследодателя. Это обеспечивало ему господство над последними и после того, как они становились взрослыми. Чтобы получить право на долю общественного продукта, в классовом обществе совершенно недостаточно стать трудоспособным. Необходимо обладать средствами производства. А они находились в руках отца. И пока отец не передавал их сыновьям, они независимо от возраста и степени участия в труде были на положении его иждивенцев, находились в экономической зависимости от него. Это позволяло отцу распоряжаться их судьбой и, в частности, нередко решать вопрос о вступлении их в брак.

Положение дочерей было еще хуже. Если сыновья могли надеяться обрести в конце концов самостоятельность, то дочери об этом не могли и мечтать. Единственное, что их могло ожидать, — перемена иждивителя. До выхода замуж они зависели от отца, после — от мужей. Вполне понятно, что вопрос о замужестве решался, по крайней мере в докапиталистических обществах, чаще всего без их участия. Они не выходили замуж, их выдавали. Брак чаще всего был сделкой, заключаемой между главами двух семей. Будучи выданной замуж, женщина, как бы ни сложились ее отношения с мужем, была, как правило, лишена возможности порвать с ним. Расторгнуть брак по своей воле она обычно не могла. Таким образом, она не только находилась в экономической зависимости от мужа, но и законом была прикреплена к нему. В тех классовых обществах, где право на развод существовало, оно принадлежало почти исключительно мужчине.

Превращение отца в единственного иждивителя детей и наследодателя имело своим следствием утверждение линейно-степенной системы родства. В ней нашел свое оформление новый принцип «прикрепления» иждивенцев к иждивителю, который был одновременно и принципом «прикрепления» наследников к наследодателю.

В обществе доклассовом принцип «прикрепления» иждивенцев к иждивителям был довольно простым. В качестве иждивителя прежде всего выступала мать, естественная связь которой с детьми была более чем очевидной. В результате отношения иждивения между матерью и детьми, которые были порождены общественной необходимостью в обеспечении содержания детей, были по своей природе общественными, экономическими, выступали в глазах людей как производные от естественных, биологических уз, как их необходимая сторона. Мужчина был связан с детьми не непосредственно, а только через жену. Он был обязан участвовать в содержании детей только потому, что был мужем их матери. Понятие «отец» совпадало с понятием «муж матери». Породительство, биологическое отцовство во внимание обществом не принималось и не имело общественного значения.

Когда мужчина стал единственным иждивителем, положение изменилось. Его иждивенческие отношения к детям приобрели прямой, непосредственный характер. Что же касается отношений наследования, то они иного характера, кроме прямого, в обществе классовом носить и не могли. Эти прямые связи отца с детьми требовали наглядного и понятного обоснования. И оно было найдено — в биологическом отцовстве. Общественные по своей природе отношения иждивения и наследования были осознаны как производные от биологической связи между отцом и детьми. Биологическое отцовство, породительство выступило в качестве основания социального отцовства.

Результатом был взгляд на социальное и биологическое отцовство как на явления, полностью тождественные. Но хотя социальное и биологическое отцовство стало обозначаться одним словом, на практике различие между ними проводилось. Как ни велика была вера в то, что именно биологическое отцовство лежит в основе заботы мужчины о детях, однако в действительности оно, взятое само по себе, не порождало и не могло породить отношений иждивения и наследования. Мужчина не был обязан содержать детей, которые родились вне брака и соответственно не входили в состав его семьи, каким бы достоверным ни являлось его биологическое отцовство. Как уже указывалось, в классовом обществе отношения иждивения и наследования были замкнуты в пределах семьи.

Но если не всякое биологическое отцовство рассматривалось обществом как социальное, то всякое социальное рассматривалось как производное от биологического, как одновременно и биологическое. Этот принцип, которым руководствовалось почти всякое классовое общество, нашел свое наиболее четкое выражение в кодексе Наполеона, статья 312 которого устанавливает, что «отцом ребенка, зачатого во время брака, является муж»5. В результате мужчина был обязан обеспечивать детей, рожденных в браке, даже если у него были серьезные сомнения относительно своей причастности к их появлению на свет. Все это с неизбежностью порождало у мужчин стремление обеспечить достоверность своего биологического отцовства. То была объективная потребность, имевшая корни в существующей системе социально-экономических и семейно-экономических отношений.

Она могла быть удовлетворена лишь при условии исключения возможности вступления женщины в половые отношения с каким-либо другим мужчиной кроме мужа, причем не только после, но и до замужества. Отсюда требование к женщине не только быть верной мужу, но и сохранять девственность до вступления в брак. Во всех сколько-нибудь развитых классовых обществах потеря девушкой целомудрия считалась величайшим позором, а измена мужу рассматривалась не только как нарушение норм морали, но как преступление, влекущее за собой суровое наказание. На ранних стадиях развития классового общества муж нередко имел законное право убить жену, уличенную в измене, не говоря уже о других мерах наказания. В более позднее время обязанность карать неверную жену взяло на себя государство. Так, например, во Франции еще в середине XIX в. супружеская неверность со стороны жены могла повлечь за собой ее заключение в тюрьму сроком от 3 месяцев до 2 лет6.

Во многих обществах отец имел право наказать дочь, опозорившую его имя вступлением в добрачную связь.

Строжайший запрет девушке вступать в половые отношения был связан не только с тем, что это могло лишить ее родителей перспективы выдать ее замуж. Результатом внебрачной связи мог быть ребенок. И у этого ребенка не было места в существующей системе отношений. У него не было законного иждивителя. Мать в такой роли выступить не могла, а социального отца он не имел.

Существование в классовом обществе строжайшего запрета женщинам вступать в половые отношения вне брака было объективной необходимостью. Но полностью исключить вступление женщины в добрачные или внебрачные связи можно было, лишь распространив этот запрет и на мужчин. Во многих классовых обществах ограничение половых отношений рамками брака считалось обязательным для представителей обоих полов. Индивидуальный брак в этих обществах выступал в качестве единственного регулятора отношений между полами. Как правило, такие общества одновременно характеризовались и безраздельным господством единобрачия. Именно это обстоятельство дало основание именовать базирующийся на собственности брак классового общества моногамией.

На наш взгляд, такое название нельзя считать удачным. И дело не только в том, что оно не выражает главной и основной особенности данной формы брака — господства мужчины. Если бы собственнический брак всегда был единобрачием, сочетающимся с требованием верности обоих супругов, то вряд ли имело бы смысл возражать против этого термина. Но в классовом обществе, особенно на ранних стадиях его развития, встречаются браки одного мужчины одновременно с несколькими женщинами, т. е. полигиния. И эта полигамия по всем своим основным чертам ничем не отличается от моногамии. Экономическая зависимость жены от мужа, его господство над ней и всеми остальными членами семьи проявляется здесь в еще более отчетливой форме. И от каждой из жен при такого рода полигамии не в меньшей степени, чем при единобрачии, требуется соблюдение супружеской верности. И в принципе полигиния не исключает ограничения половых отношений не только жен, но и мужа рамками брака. Не отличаясь по существу от моногамии, данная форма полигинии в то же время ка- чествеино отличается от многоженства, которое встречается в доклассовом обществе, причем по тем же самым признакам, по которым единобрачие классового общества отличается от единобрачия доклассового.

И единобрачие и многоженство в доклассовом обществе являются браком протоэгалитарным. И единобрачие и многоженство в классовом обществе в одинаковой степени характеризуются господством мужчины и приниженным положением женщин. Они представляют собой не разные формы брака, а две разновидности одной и той же — брака, основанного на частной собственности. И как общее название для этой формы брака термин «моногамия» явно не подходит. Если попытаться подыскать для ее обозначения такой термин, который, с одной стороны, выражал бы его характерные особенности, а с другой — не был бы чрезмерно непривычным, то можно было бы остановиться на слове «патриархический». В таком случае можно было бы говорить о патриархическом браке, выступающем как в форме единобрачия (моногамии), так и в форме многоженства (полигинии), и патриархической семье. Конечно, более привычным является термин «патриархальный», но он уже имеет свой утвердившийся смысл. Как уже говорилось, патриархальной семьей принято называть объединение нескольких элементарных семей, главы которых состоят в родстве по мужской линии.

В полигамной форме патриархического брака нагтядно выступает неравенство мужчины и женщины не только в сфере экономических, правовых и т. п. отношений, но и в отношениях собственно между полами. Если женщина по закону может вступать в отношения лишь с одним мужчиной, то мужчина — одновременно с несколькими женщинами. При моногамной форме патриархического брака между мужчиной и женщиной в этом отношении существует равенство. Не только женщина может и\ еть лишь одного мужа, но и мужчина — лишь одну жену. Но это равенство всегда носило чисто формальней характер. Не будем говорить о том, что если мужчина мог иметь голос при решении вопроса о его вступлении в брак, то с мнением женщины при выдаче ее замуж считались мало или совсем не принимали во внимание. Неравным было и реальное положение супругов

Особенно ярко оно проявлялось в тех классовых обществах, где хотя и господствовало единобрачие, но соблюдение верности считалось обязательным только для жены. К числу таких обществ относится Древняя Греция.

В древнегреческом обществе к мужчине не предъявлялось требование соблюдать принцип исключительности сожительства. Общество не запрещало внебрачных связей мужчин, ибо объектами их были главным образом рабыни. Эти отношения не ставили под угрозу ни целомудрие свободных девушек, ни верность жен. Родившиеся от таких связей дети не имели отца, но у них был господин. «Именно существование рабства рядом с моногамией,— писал Ф. Энгельс, — наличие молодых красивых рабынь, находящихся в полном распоряжении мужчины, придало моногамии с самого начала ее специфический характер, сделав ее моногамией только для женщины, но не для мужчины. Такой характер она сохраняет и в настоящее время»7.

Неравенство мужчины и женщины в сфере собственно отношений полов имеет место и при классической форме моногамии, при наличии в обществе запрета не только женщинам, но и мужчинам вступать в половые отношения вне рамок брака. Это прежде всего связано с тем, что в обществе, основанном на частной собственности, нет реальной силы, которая могла бы заставить мужчин соблюдать этот запрет. До конца заинтересованными в этом могли быть только женщины, но они реальной общественной силы не представляли. Что же касается мужчин, то их позиция была крайне противоречивой. Каждый мужчина, который был мужем и имел дочерей, конечно, хотел, чтобы другие мужчины соблюдали эту норму, но для него, самого следование этой норме не всегда было желательным. Что же касается неженатых мужчин, то они вовсе не были заинтересованы в соблюдении этой нормы.

В результате в классовом обществе запрет половых отношений вне брака, когда он существовал, имел реальную силу по отношению лишь к женщинам, но не к мужчинам. Если не формально, то фактически в таком обществе моральные нормы, регулирующие отношения между полами, были правилами поведения, обязательными лишь для женщин. Только в случае нарушения их женщинами общество применяло реальные санкции. Поведение мужчин по существу находилось вне сферы их действия. В случае нарушения ими норм, формально являвшихся всеобщими, общество фактически не вмешивалось. Формальное осуждение таких поступков, если оно вообще имело место, прекрасно уживалось с реальным их санкционированием.

Имея это в виду, исследователи нередко говорят о существовании в классовом обществе двух качественно отличных систем, двух различных стандартов половой морали, из которых один-относится к женщинам, а другой — к мужчинам. Конечно, говорить о половой морали для мужчин в том смысле, который мы вкладываем в эти слова, когда речь идет о половой морали для женщин, не приходится. Никакой специальной системы моральных норм, которая регулировала бы поведение мужчин в области отношения полов, не существовало. Скорее можно говорить не о половой морали для мужчин, а об отсутствии всякой морали, об аморализме.

Когда речь идет о двух половых моралях в классовом обществе, то фактически имеется в виду существование в нем двух разных подходов, двух разных критериев оценки поведения людей в области отношения полов, один из которых применяется для оценки поведения женщин, а другой — мужчин. «То, что со стороны женщины считается преступлением и влечет за собой тяжелые правовые и общественные последствия, — писал Ф. Энгельс,— для мужчины считается чем-то почетным или, в худшем случае, незначительным моральным пятном, которое носят с удовольствием»8.

Раздвоение требований, предъявляемых обществом к поведению мужчины и женщины, нашло свое отражение не только в морали, но и в праве. В той же Франции XIX в., в которой жена за нарушение супружеской верности могла быть приговорена к тюремному заключению, муж подлежал наказанию только в том случае, если открыто содержал любовницу в общем с женой доме. Если вина его была доказана, он должен был уплатить денежный штраф в размере от 100 до 2000 франков9. Тем самым французское законодательство XIX в. признавало за мужчиной право иметь любовницу при условии, если он будет встречаться с ней вне супружеского дома.

Мужчина в классовом обществе, таким образом, всегда пользовался значительной половой свободой. За ним всегда фактически признавалось право на добрачные и внебрачные связи. И противоречие между существующей в обществе фактической половой свободой мужчин, с одной стороны, и его объективной заинтересованностью в соблюдении женщинами запрета отношений вне рамок брака — с другой, с неизбежностью породило такое явление, как гетеризм вместе с его крайней формой — проституцией. «Гетеризм, — писал Ф. Энгельс, — это такой же общественный институт, как и всякий другой; он обеспечивает дальнейшее существование старой половой свободы — в пользу мужчин. На деле не только терпимый, но и широко практикуемый, особенно же используемый господствующими классами, гетеризм на словах подвергается осуждению. Но это осуждение в действительности направляется не против причастных к этому мужчин, а только против женщин; их презирают и выбрасывают из общества, чтобы, таким образом, снова провозгласить, как основной общественный закон, неограниченное господство мужчин над женским полом» 10.

Возникшая как средство преодоления противоречия между наличием половой свободы у мужчин и отсутствием таковой у женщин проституция не только не разрешила его, но еще более углубила. Неизбежным порождением патриархического брака, характеризовавшегося, с одной стороны, игнорированием права женщины решать вопрос о своем замужестве, а с другой — фактически полной половой свободой мужчин, была супружеская неверность женщин, которую не могли предотвратить самые суровые наказания. Глубокий анализ этого явления дал Ф. Энгельс. «Мужчины одержали победу над женщинами, — ядовито писал он, — но увенчать победителей великодушно взялись побежденный. Рядом с единобрачием и гетеризмом неустранимым общественным явлением сделалось и прелюбодеяние, запрещенное, строго наказуемое, но неискоренимое. Достоверность происхождения детей от законного отца продолжала, как и раньше, основываться самое большее на нравственном убеждении...»11

Патриархический брак и патриархическая семья не только были вызваны к жизни частной собственностью, но сами заключали в себе частнособственнические отношения. Брак и семья являлись патриархическими в силу того, что муж и отец выступал по отношению к жене и детям как частный собственник средств производства, а они по отношению к нему — как люди, лишенные средств производства и тем самым находящиеся на его иждивении. Конечно, экономические отношения между мужем и женой не исчерпывали брачных отношений. Кроме экономических последние всегда включали в себя половые. Патриархический брак есть единство экономических, а тем самым и правовых отношений, с одной стороны, половых — с другой. И в этом единстве экономические и закрепляющие их правовые отношения выступают как социальные рамки, в которых осуществляются половые. Таким образом, с переходом от доклассового общества к классовому социально-экономические отношения подчинили себе половые, стали единственным их регулятором. Нельзя понять теперь отношения полов не только в семье, но и в обществе, не зная социальной формы, в которую они облечены. Индивидуальный брак в классовом обществе есть социально-экономическая организация половых отношений. Именно поэтому только анализ социально- экономической структуры общества дает ключ к пониманию его природы.

Основные черты патриархического брака наиболее ярко проявлялись в среде господствующих классов. Но вплоть до капитализма патриархическим был брак и в среде эксплуатируемых. Ведь представители всех их, исключая лишь рабов, были собственниками средств производства-— либо мелкими самостоятельными, либо подчиненными. Но рабы, если иметь в виду собственно рабов, а не различного рода переходные формы, не только были лишены всякой собственности, но сами находились в полной собственности представителей господствующего класса. Поэтому они были лишены всех человеческих прав, в том числе и права вступать в брак и иметь семью.

В среде возникшего вместе с капитализмом пролетариата брак и семья были столь же обычным явлением, как и в среде буржуазии и мелкой буржуазии. Но в отличие от двух последних классов пролетарии были полностью лишены средств производства. И это не могло не сказаться на их семейно-брачных отношениях. Не являясь собственником средств производства вообще, мужчина-пролетарий не мог выступить в таком качестве и перед женой и детьми. Отсутствие средств производства делало ненужным наследование. Пролетарская семья была ячейкой по воспроизводству рабочей силы, но не частной собственности. Экономические отношения отца к детям исчерпывались в ней тем, что он их содержал. Как только дети становились способными к труду, их зависимость от отца исчезала. Они оказывались в том же положении, что и он сам,'—продавцов рабочей силы.

Пролетарии живут продажей своей рабочей силы. Но рабочей силой обладают не только мужчины, но и женщины. Капиталистическое производство нуждается и в мужском и в женском труде. В результате с возникновением капитализма перед женщинами открылась возможность непосредственно включиться в систему социально-экономических отношений, получать долю общественного продукта прямо от общества.

Это неизбежно привело к изменению их положения как в обществе, так и в семье. Жена, занятая в общественном производстве, не только не является иждивенкой мужа, но, наоборот, выступает наряду с ним в роли ижди- вителя. Не только муж, по и жена участвует в содержании детей. Самостоятельный заработок сделал женщину равной в экономическом отношении с мужчиной, что неизбежно начало подрывать его господство. Брак в среде пролетариата в своей сущности уже не является патри- архическим. Он во многом начинает носить уже эгалитарный характер. Во многом эгалитарной является и пролетарская семья.

Сказанное относится в известной степени и к такой пролетарской семье, в которой женщина занята исключительно домашним хозяйством. Здесь жена экономически зависит от мужа, но эта зависимость носит иной характер, чем в патриархической семье. Она зависит от мужа только как от иждивителя, но не собственника средств производства. И перед ней всегда остается возможность включиться в общественное производство.

Ф. Энгельс в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» указывал, что в среде пролетариата устранены все основы классической моногамии. «Здесь, — писал он, — нет никакой собственности, для сохранения и наследования которой как раз и были созданы моногамия и господство мужчин; здесь нет поэтому никаких побудительных поводов для установления этого господства. Более того, здесь нет и средств для этого... И, кроме того, с тех пор как крупная промышленность оторвала женщину от дома, отправила ее на рынок труда и на фабрику, довольно часто превращая ее в кормилицу семьи, в пролетарском жилище лишились всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме разве некоторой грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моногамии... Одним словом, пролетарский брак моногамен в этимологическом значении этого слова, но отнюдь не в историческом его смысле» 12.

Обладая чертами сходства с протоэгалитарным браком доклассового общества, пролетарский брак в то же время не представляет собой простого возрождения первого. И это различие требует особой терминологии. В дальнейшем изложении мы будем называть брак, пришедший на смену патриархическому, просто эгалитарным. Зародившись первоначально в недрах капиталистического общества, эгалитарный брак оформляется лишь при социализме. Пролетарский брак при капитализме есть формирующийся эгалитарный брак.

Становление эгалитарного брака является сложным, длительным и противоречивым процессом, который так и не смог завершиться вплоть до социалистической революции. Изменение семейно-брачных отношений, которое началось в среде рабочего класса, постепенно затронуло и другие социальные слои капиталистического общества, а в дальнейшем сказалось и на всем обществе в целом.

При капитализме армия работников наемного труда не исчерпывается рабочим классом. Помимо пролетариата она включает в себя также служащих и большую часть интеллигенции. И последние сто лет характеризовались неуклонным ростом этих слоев. Если в середине XIX в. служащие и интеллигенция составляли 5—10% самодеятельного населения, то в середине XX в. — 35— 40%. Вместе с пролетариатом, доля которого выросла с 30—50% до 40—55%, они в настоящее время составляют от 72 до 93% самодеятельного населения капиталистических стран 13. Рост числа служащих и интеллигенции сопровождался сближением материального положе ния этих слоев с условиями жизни рабочих. Но самое главное, они, как и пролетарии, лишены средств производства и живут за счет продажи своей рабочей силы.

Включение женщины непосредственно в социально- экономические отношения вовсе не предполагает ее непосредственного участия в материальном производстве. Женщины в настоящее время трудятся не только в промышленности, но и в сфере обслуживания, торговли. Они составляют значительное число служащих 14. Начавшееся еще в XIX в. привлечение женщин к общественному труду особенно быстрыми темпами идет в настоящее время. Если в начале XX в. удельный вес женщин в самодеятельном населении в среднем не превышал 20%, то в настоящее время во многих капиталистических странах они составляют треть и более работающих 15.

Вовлечение женщин в общественное хозяйство само по себе еще не могло обеспечить их равенство с мужчинами. Ведь их зависимость от мужчин была закреплена в праве. Еще в XIX в. законодательство развитых капиталистических стран лишало женщин гражданских и, в частности, имущественных прав. В Англии, например, мужчина был владельцем всего движимого имущества жены. Перед судом английская женщина не значила ничего. Она не могла совершать никаких правовых действий. Во Франции закон давал мужу право распоряжаться всем имуществом жены, не спрашивая ее согласия. В Германии в случае развода у мужа оставалось семейное имущество даже в том случае, если большая его часть была приобретена женой 16.

Включение женщин в систему социально-экономических отношений с необходимостью предполагало изменение их правового положения. Но это не могло произойти автоматически. XIX век характеризовался возникновением и ростом женского движения, участницы которого боролись за уравнение женщин в правах с мужчиной. Оно получало поддержку со стороны всех прогрессивных сил, и прежде всего рабочего класса. И хотя и не сразу, но результаты начали сказываться.

По законам, принятым в 1870, 1882 и 1893 гг. в Великобритании, женщина была признана единственной владелицей не только всего, принесенного ею в брак, но и всего того, что она заработала или получила в качестве дара или наследства. Законы 1874 г. в Швеции и 1880 г. в Дании обеспечили жене право свободно распоряжаться тем, что она заработала личным трудом. Во Франции в 1907 г. был принят закон, сделавший женщину единственной обладательницей всего того, что она самостоятельно приобрела или получила в наследство или в качестве дара. Муж потерял право распоряжаться отдельным имуществом жены, В определенной степени улучшилось правовое положение и тех женщин, которые продолжали заниматься домашним хозяйством. В Швейцарии по закону 1907 г. за женщиной было признано право на треть доходов брачного союза, если она работала как помощница или домашняя хозяйка 17.

Борьба за имущественное равноправие была неразрывно связана с борьбой за равноправие политическое. К 1900 г. женщины пользовались правом голоса лишь в Новой Зеландии, где они могли избирать, но не могли быть избранными, и в некоторых штатах США. В 1902 г. они добились равного с мужчиной избирательного права в Австралии, в 1905 г. — в Финляндии18. К настоящему- времени из 94 несоциалистических стран, имеющих представительные учреждения, женщины лишены права участвовать в выборах в парламент лишь в четырех (Андорра, Лихтенштейн, Сан-Марино, Южно-Африканская Республика), и еще в трех (Испания, Боливия и Гватемала) их избирательные права в той или иной степени ограничены. В остальных 87 государствах женщины имеют по закону равные с мужчинами права 19.

Однако даже формального полного равенства с мужчинами женщины еще не добились во многих капиталистических странах. И в настоящее время по французскому законодательству женщины лишены целого ряда гражданских прав, которые имеют мужчины. В Англии, например, женщины до сих пор не смогли добиться, чтобы их труд в промышленности оплачивался наравне с мужским.

Но и в тех буржуазных государствах, в законодательстве которых закреплен принцип равной оплаты за равный труд, заработок женщины в целом значительно ниже заработка мужчины20. Это связано с тем, что женщины имеют значительно меньшую по сравнению с мужчинами возможность получить квалификацию. Высокооплачиваемые должности, как правило, занимают мужчины. Это неизбежно ставит женщину, даже имеющую самостоятельный заработок, и в чисто экономическом отношении в неравное положение с мужчиной. Если к этому добавить, что работающая женщина должна вести еще и домашнее хозяйство, то становится ясным, что до полного равенства ее с мужчиной еще далеко. Полная эмансипация женщины при капитализме недостижима.

И тем не менее положение женщин в современном капиталистическом обществе в целом значительно отличается от того, которое они занимали в докапиталистических доклассовых формациях и на первых этапах развития капитализма. Во многих странах законом за ними признаны все или почти все те права, которыми пользуются мужчины. Все большее число их имеет самостоятельный заработок, т. е. непосредственно включено в систему социально-экономических отношений. И изменение их положения в обществе не могло не сказаться на их положении в семье, а тем самым и на характере семьи.

Становление эгалитарной семьи не ограничилось лишь рабочим классом. Тенденция к смене патриархи- ческих отношений эгалитарными явственно дает себя знать в среде всех людей, живущих продажей своей рабочей силы, а они, как уже указывалось, составляют подавляющее большинство самодеятельного населения капиталистических стран. Затронули эти изменения и мелкую буржуазию, а в определенной степени сказались также и на семейно-брачных отношениях в среде средней и крупной буржуазии.

Тот факт, что семейно-брачные отношения в современном капиталистическом обществе претерпевают значительные изменения, признают все без исключения буржуазные социологи. Они расходятся лишь в оценке этих перемен. Одни из них говорят о реорганизации и прогрессивном развитии семьи, другие — о ее дезорганизации, разрушении, регрессе.

Сторонники первой точки зрения утверждают, что в современном буржуазном обществе происходит переход от старой формы семьи к повой21. Новую семью они характеризуют как основанную прежде всего на взаимной привязанности ее членов. Главными ее чертами они считают полное равенство супругов, демократический способ принятия решений по всем вопросам, касающимся семьи в целом, с учетом мнения не только взрослых ее членов, но и детей, свободу всех членов семьи в тех пределах, в которых она совместима с ее единством. Для обозначения данной формы семьи предлагаются разные термины. Одни социологи называют ее товарищеской семьей или семьей компаньонов (companionship family),другие — семьей коллег (colleague family) и т. п. Появление новой формы семьи, указывают они, предполагает определенные сдвиги и в брачных отношениях. Если раньше браки организовывались родителями, то теперь они основываются на личном выборе. По желанию любой из сторон брак может быть расторгнут. В силу этого новая семья менее стабильна, чем старая. С переходом к ней связано возрастание числа разводов и повторных браков.

Буржуазные социологи, придерживающиеся второй точки зрения, характеризуют происходящий процесс как упадок и разложение семьи22. Они указывают на резкое возрастание числа разводов. В настоящее время в США один развод в среднем приходится на каждые четыре брака, а в Калифорнии, например, расторгается в среднем шесть браков из каждых десяти23. Обычным явлением стало многократное вступление в брак, частая смена мужей и жен. В результате, говорят они, в современном буржуазном обществе мы имеем дело по существу уже не с моногамией, а с хронологической полигамией. Крайнюю терпимость стало проявлять общество к внебрачным связям обоих супругов. И наконец, как самое обычное явление стали рассматриваться добрачные связи, причем не только со стороны мужчин, но и со стороны женщин24.

В суждениях сторонников каждой из двух названных точек зрения есть доля истины, но не более. Понять истину до конца им мешает классовая позиция. В современном буржуазном обществе действительно началось разрушение старой и становление новой формы семьи. Но новые семейно-брачные отношения в старом обществе оформиться не могут. Возникла ситуация, когда старая семья исчезает, разрушается, а новая не в состоянии оформиться. Начавшись, процесс перехода от старой формы семьи к новой не смог завершиться и приобрел уродливые формы. Реорганизация семьи стала и ее дезорганизацией, прогресс стал одновременно и регрессом.

Во всех классовых обществах поведение людей в сфере отношения полов получало различную моральную оценку в зависимости от того, были ли они мужчинами или женщинами. Одним из результатов развития капиталистических отношений было крушение старой половой морали, ставившей женщину в неравное положение с мужчиной. Объективной необходимостью стало возникновение новой половой морали, которая была бы единой и для мужчин и для женщин, утверждение единых принципов оценки поведения людей. Но старое общество в силу своей природы не способно выработать новую мораль. В результате уравнение мужчин и женщин в сфере отношений полов выразилось не в появлении новых норм поведения, которые были бы в одинаковой степени обязательны как для тех, так и для других, а в признании за женщинами права вести себя так же, как вели себя на протяжении всей истории классового общества мужчины. Половая свобода, которой раньше пользовались только мужчины, была распространена и на женщин. И как следствие капиталистическое общество захлестнула волна половой распущенности.

До конца понять это явление невозможно, если ограничиться сферой отношения полов. Аморализм, пышно распустившийся в ней, — всего лишь один из моментов всеобщего аморализма, в пучину которого все глубже погружается буржуазное общество. Непрерывно обостряющиеся противоречия капиталистической системы имеют неизбежным следствием дальнейшую духовную деградацию буржуазного общества. Последнее все в большей степени превращается в «общество вседозволенности», в котором господствуют культ насилия и культ секса.

Пресловутая «сексуальная революция» связана не только и не просто с неспособностью капиталистического общества создать новые единые нормы, регулирующие отношения между полами. Само по себе взятое, это не смогло бы привести к росту сексуальности в таких масштабах, которые приобрел секс в современном буржуазном обществе. Секс в нем играет ту же самую роль, что и наркотики. Люди, разуверившиеся в действительности, потерявшие идеалы, поисками чувственных наслаждений пытаются как-то скрасить свою духовную опустошенность. Демонстративное пренебрежение всякими принципами, открытый разврат выступают нередко и как крайне уродливая форма протеста против капиталистической действительности.

Во всемерном культивировании эротики объективно заинтересован господствующий класс, ибо это позволяет отвлекать массы, и прежде всего молодежь, от острых социальных проблем, от политической борьбы, опустошать их морально. «Совершенно очевидно, — писал английский поэт Р. Фуллер, — какое употребление делает наше общество из «свободы» определенного типа... Буржуазия сознательно допускает вседозволенность в искусстве широкого потребления и в области массовой информации, так как сексуальное удовлетворение приводит к ослаблению недовольства политического»25. Шаг за шагом в странах Западной Европы и в Америке снимаются законодательные запреты на порнографию, а в некоторых из них они уже полностью сняты.

Ширится с каждым днем грязный поток всевозможных порнографических изданий, появилось множество журналов, заполненных скабрезными историями, непристойными картинками, объявлениями о поисках любовных партнеров. Расплодились «секс-шопы» — магазины секса, «секс-кафе». Секс проникает и на страницы изданий, далеких по своему назначению от порнографии. Наряду с печатью в эксплуатацию секса включились театр и кино. Порнография во всех ее видах (печать, театр, кино, фотография) стала в настоящее время прибыльнейшей отраслью бизнеса. По подсчетам экспертов, в карманы американских поставщиков секса ежегодно поступает от 500 млн. до 2 млрд. долларов26.

И естественно, что в таких условиях начавшийся переход от старой формы брака и семьи к новой не мог не обернуться одновременно и деградацией, разложением семейно-брачных отношений. Новая форма брака и семьи, идущая на смену патриархическим семейно-брач- ным отношениям, может оформиться и утвердиться только в новом обществе — социалистическом.