СУД И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

Гелиэя - суд присяжных в Греции. Ее история и значение в политической жизни Афин

Выбор судей по жребию. Пытки и допрос рабов

Главным судебным учреждением Афин в период господства демократии была гелиэя (суд присяжных)

Ряд исследователей склоняется к тому мнению, что основы суда присяжных заложены Клисфеном, установившим выборы присяжных для суда над должностными лицами, привлекаемыми народом к ответу.

Таким образом, первоначально, к суду присяжных переходят функции, закрепленные Солоном за древней гелиэей фесмофетов. Эта реформа носила определенно выраженный демократический характер, так как на место древней гелиэи фесмофетов, где вершителями всех дел были архонты — фесмофеты, а присутствующий народ — простым окружением, она поставила суд, в котором полноправными судьями были присяжные, избранные народом из своей среды. Характерно, что клятва гелиастов содержит упоминание Совета пятисот, введенного Клисфеном, следовательно, она появилась после Клисфена. Однако регулярно действующим, постоянным судом гелиэя могла стать только со времени широких демократических реформ Эфиальта и Перикла.

Эфиальт, ограничивая права ареопага, передал их отчасти Совету пятисот, отчасти народному собранию, но, главным образом, гелиэе, которой с этого времени принадлежит первостепенная роль в государственной жизни Афин. Особенно важное значение приобрела гелиэя со времени введения Периклом оплаты присяжных судей, что открыло широким малоимущим народным слоям реальную возможность участия в суде присяжных.

То крупное значение, которое приобрела гелиэя в политической жизни Афин со времени Перикла, особенно наглядно выступает при ознакомлении с установившимся в это же время порядком издания законов. После рассмотрения и одобрения какого- либо законопроекта в народном собрании последний поступал на обсуждение Совета пятисот, который давал о нем свое предварительное заключение — пробулевму. Одновременно с этим законопроект выставлялся в определенных публичных местах для всеобщего ознакомления. Затем, уже с заключением Совета пятисот, он вновь поступал на рассмотрение народного собрания, обычно третьего после того, в котором происходило первоначальное голосование.

Но даже и теперь, в случае утвердительного решения народного собрания, вторично одобренный проект все еще не получал* силы закона. Он поступал в гелиэю и здесь подвергался окончательному рассмотрению в специально для этого избиравшейся на определенный срок из числа членов суда присяжных комиссии номофетов. Заседания этой комиссии были обставлены особой торжественностью и производились в форме судебного разбирательства, во время которого сторонники или противники законопроекта могли выступать в качестве его защитников или обвинителей. Только получив одобрение комиссии номофетов, законопроект становился, наконец, законом и вступал в силу.

Таким образом, гелиэе принадлежал решающий голос в делах, подлежащих предварительному рассмотрению в народном собрании, ей было предоставлено право безусловного veto, принадлежавшее ранее ареопагу.

Право гелиэи в отношении надзора за изданием законов не исчерпывалось этим. Ее контролю могло быть подвергнуто любое предложение, вносимое в народное собрание. В порядке «обвинения в противозаконности» (графе параномон) каждый гражданин мог объявить под клятвой, что новое предложение содержит что-либо, противное существующим законам. Это обвинение рассматривалось судом присяжных под председательством фесмофетов. Если суд не признавал предложение противозаконным, оно шло на утверждение народного собрания или вступало в действие, если уже было утверждено. -В противном случае оно отменялось, и автор его подвергался взысканию (обычно денежному штрафу), а в тех случаях, когда новое предложение было направлено на подрыв власти господствовавшей партии, даже и смертной казни.

Гелиэя была высшей инстанцией при докимассии (проверке правильности избрания) вновь избранных архонтов и других высших должностных лиц и в случае привлечения к ответственности должностных лиц по окончании срока их избрания или после сложения полномочий за допущенные ими по службе злоупотребления. Первой инстанцией по этим делам был Совет пятисот. Ему принадлежало право разбора дел о злоупотреблениях должностных лиц, с присуждением их к денежным штрафам и даже к смерти (последнее право позднее было отнято у Совета). Осужденный Советом пятисот мог обжаловать его решение в гелиэю, которая выносила окончательное решение.

Наконец, гелиэя была, в известной степени, международным судом. По мере превращения с и м а н и и (союза) в афинскую а р х е (державу) она становится обязательной судебной инстанцией по ряду дел для союзников Афин (например, только гелиэя могла разрешать споры о размере взносов отдельных городов в афинскую казну).

Полновластие гелиэи и ее демократический характер вызывали и вызывают особенный восторг у ряда буржуазных исследователей демократического толка. Однако этот демократизм гелиэи не следует преувеличивать. Гелиэе не случайно были переданы права «стража законов», принадлежащие ранее ареопагу. Дело в том, что в ряду других демократических учреждений Афин гелиэя была наиболее консервативным и умеренным учреждением. Бузескул указал три главные отличия, придающие гелиэе наименее демократический характер по сравнению с другими учреждениями афинской демократии и прежде всего с народным собранием, над которым она была поставлена: во-первых, высокий возрастной ценз для гелиастов (не моложе 30 лет); во- вторых, специальная присяга, которую приносили гелиасты и которая в известной мере должна была стеснять свободу их действий; в-третьих, ограниченное число членов суда присяжных.

Однако даже будучи наименее демократическим учреждением, гелиэя все же знаменовала собою афинскую демократию, именно поэтому реакция, внутренняя и внешняя, всегда избирала ее первоочередной мишенью для своих нападок. Знакомясь с историей Афин, можно подметить характерное явление: по мере укрепления демократии возрастает значение гелиэи, и наоборот, в случаях победы реакции первые ее удары направлены на ге- лиэю, как наиболее сильное, а поэтому и наиболее страшное орудие демократии.

Так, «тридцать»   в короткое время своего господства сначала ограничили, а потом и вовсе упразднили суд гелиастов. Одной из первых мер демократической партии после изгнания «тридцати» было восстановление гелиэи.

Таковы политическое значение и роль гелиэи в эпоху расцвета афинской демократии.

Однако главный интерес гелиэя представляет как уголовный суд, ибо отправление правосудия по уголовным делам было важнейшей ее функцией.

В состав гелиэи входили 6000 присяжных судей (гелиастов), ежегодно избиравшихся по жребию архонтами из числа граждан не моложе 30 лет, по 600 человек из каждой филы, в том числе 5000 действительных и 1000 запасных. Аристотель передает, что гелиастом мог быть всякий, имеющий свыше 30 лет от роду при условии, если он не состоит государственным должником или не лишен гражданской чести (не подвергнут атимии — лишению гражданских прав). Если в состав гелиэи избиралось лицо, не имевшее на то права, то его в случае доказанности обвинения присуждали к новому наказанию или штрафу. В последнем случае виновный содержался в заключении вплоть до полной уплаты первоначального долга и наложенного штрафа. Избрание производили 9 архонтов и секретарь фесмофетов, причем каждый избирал из своей филы.

Избранные судьи разделялись также по жребию на 10 отделений, без различия фил. Таким образом, в каждое отделение входили судьи всех десяти фил, и каждое отделение состояло из 500 судей (однако упоминаются отделения и в 300 и 200 судей).

Для разбора наиболее важных и сложных дел объединяли два, три и даже четыре отделения, так что число судей доходило до 1000, 1500 и даже до 2000 человек.

Во избежание разделения голосов поровну добавляли в каждое отделение еще одного члена . (например, 501, 1001 И т. д.).

Перед вступлением в должность вновь избранные гелиасты приносили торжественную клятву (присягу) следующего содержания:

«Я буду голосовать, согласно законам и постановлениям афинского народа и Совета пятисот. Когда закон не будет давать указаний, я поступлю, согласно с моей совестью, без пристрастия и ненависти. Я буду подавать голос только относительно тех дел, которые составляют предмет преследования. Я буду выслушивать истца и ответчика с одинаковым чувством благосклонности. Клянусь в этом Аполлоном, Зевсом и Деметрой. Если я сдержу свое слово, да будет мне благо; если я нарушу его, да погибну со всем моим родом»

После присяги каждый гелиаст получал дощечку самшитового дерева с вырезанным на ней его полным именем, демом и номером отделения, в которое он попал по жребию, обозначенному одной из первых 20 букв, дощечка эта служила в течение всего года знаком должности гелиаста.

Заседания суда могли происходить ежедневно, кроме праздников, «тяжелых дней» и дней народного собрания. В военное время, если неприятель находился в пределах Аттики, судопроизводство по частным делам прекращалось.

Утром, в день заседания, фесмофеты путем жребия определяли, какому отделению в каком судебном здании заседать. Так как с каждым из этих зданий был связан определенный род судебных дел, то гелиасты не могли знать, какое дело им придется разбирать в данный день.

Судебные здания, большинство которых находилось вблизи рынка, различались номерами и окраской дверей (по Аристотелю — окраской притолок). Они назывались соответственно: красное здание, зеленое здание, синее здание и т. д.

После жребия, определявшего место заседания суда каждого отделения, гелиасты этого отделения получали жезлы, окрашенные соответственно цвету здания.

Недостающих гелиастов фесмофеты восполняли по жребию из числа запасных.

После того как все судебные отделения были полностью укомплектованы и судьи занимали свои места, приступали к избранию председателя в каждое из отделений. Аристотель описывает это так: в первом из отделений, обозначенном буквой «А», ставили две баллотировочных урны и клали бронзовые кубики, окрашенные в цвета судебных отделений, и еще другие кубики с именами должностных лиц. Двое избранных по жребию фесмофетов клали отдельно цветные кубики в одну урну и кубики с именами должностных лиц — в другую. Затем один фес- мофет вынимал не глядя кубик из одной урны, другой — из второй урны.

Тот, чье имя вынимали первым, объявлялся через глашатая председателем в первом же отделении, которое также определялось жребием с помощью вытянутого из первой урны цветного кубика, избранный вторым — в отделение, в цвет которого был окрашен вытащенный из урны второй кубик, и т. д. Цвет каждого кубика соответствовал определенному отделению.

Обычными председателями в гелиэе были фесмофеты. Но правило это не было безусловным. Если разбирались дела о воинских преступлениях, председателем избирали одного из стратегов, дела о причинении убытков казне слушались под председательством одного из чиновников финансового ведомства и т. д.

Председатель опять-таки по жребию избирал в своем, отделении десять судей, по одному из каждой филы (в каждом отделении стояло 10 ящиков, в каждом ящике находились имена судей определенной филы, избранных в данное отделение). Таблицы с именами этих десяти судей председатель опускал в пустой ящик, затем по очереди вынимал их по одной. Первый, чья табличка вынималась председателем, приставлялся к водяным часам, следующие четыре — к баллотировочным камешкам, пятеро последних отвечали за соблюдение судьями указанной председателем очередности при получении вознаграждения по окончании заседания. После этого председатель объявлял об открытии судопроизводства.

Итак, устройство гелиэи и порядок ее формирования преследовали одну главную цель — создание нелицеприятного суда, в котором подкуп и сговор были бы невозможны. Этой цели в глазах афинян служили:

1.         Многочисленность гелиастов и тем самым невозможность подкупить всех судей.

2.         Широко применявшийся при формировании судебных отделений метод жеребьевки, исключающий предварительный сговор судей.

Ход процесса. Предварительная подготовка дела. Доказательства. Процесс начинался с призыва обвиняемого явиться в определенный день к тому должностному лицу, которому было подсудно дело по своему роду. Призыв производился в людном месте, на улице или на площади, в присутствии понятых, которые подтверждали факт призыва. При неявке призванного, дело рассматривалось заочно, разумеется, во вред неявившемуся.

В отдельных случайх предварительный арест обвиняемого до суда (при иссангеллии и отведении, то есть при задержании обвиняемого потерпевшим с доставлением его должностному лицу) мог быть заменен денежным поручительством.

Призыву обвиняемого предшествовала подача обвинителем письменного обвинительного акта соответствующему должностному лицу (в зависимости от рода преступления или иска). По некоторым делам одновременно с подачей обвинительного акта вносилась незначительная судебная пошлина, возвращавшаяся выигравшей стороне

Получив жалобу, должностное лицо в назначенный день приступало в присутствии сторон к предварительной подготовке дела. При этом обвинитель заявлял, желает ли он передать дело на решение диэтета или на суд гелиастов. В случае передачи дела в гелиэю обе стороны должны были подтвердить свои предварительные показания присягой.

Представление доказательств лежало на обязанности сторон. Должностные лица только фиксировали доказательства, пред: ставленные сторонами, но сами доказательств не собирали. Однако должностные лица обязаны были оказать содействие той стороне, которая заявляла, что получению определенных (например, письменных) доказательств препятствует ее противник, в обладании которого они находятся.

Аристотель называет пять видов доказательств: законы, показания свидетелей, сознание, пытка, присяга . Источники выделяют среди свидетельских показаний показания врачей о тяжести ранений и причинах смерти (например, при отравлениях) — это уже не столько свидетельские показания, сколько заключения экспертов, зачатки экспертизы. Стороны обязаны были представить должностному лицу тексты законов, на которые они ссылались в подтверждение своих требований или в свое оправдание. Тексты эти подавались в письменном виде. Собственное признание обвиняемого считалось вернейшим доказательством и, как можно полагать, исключало дальнейшее представление доказательств. Это видно, между прочим, из следующих слов Лисия в его речи против Андокида: «А между тем, даже в Ареопаге, этом высокочтимом и справедливом судилище, если подсудимый сознается в преступлении, то подвергается казни, а если отрицает свою виновность, то производится дознание и многие признаются невиновными. Таким образом, не одинаковое суждение следует иметь об отрицающих свою вину и о сознающихся в ней»

Присяга в этот период играла, по-видимому, решающее значение только по незначительным делам, главным образом по некоторым категориям гражданских дел. В остальных делах присяга лишь определяла дальнейший ход процесса. Например, как указывалось выше, для того чтобы передать дело в гелиэю, стороны обязаны были присягой подтвердить свои показания.

Важнейшими доказательствами служили свидетельские показания и показания рабов под пыткой  .

Свидетелями могли быть только свободные люди — граждане или иностранцы; несовершеннолетние и близкие родственники сторон не допускались к даче показаний.

Показания свидетелей должны были быть изложены письменно для того, как говорит Демосфен, чтобы при толковании они не подверглись извращению. Обычай установил, что каждый свидетель до своего появления в суде представлял актуариусу краткое письменное изложение своих показаний. Свидетели могли давать свои показания и устно, но тогда эти показания тут же вносились в протокол.

Вообще в Афинах письмоводства и протоколов в судах и в Совете было гораздо больше, чем это принято считать. В подавляющем большинстве учебников уголовного процесса афинский процесс излагается как устный, без всяких элементов письменности. Дальнейшее изложение подтверждает ошибочность этого взгляда. В афинских судах важное значение имели секретари различных рангов, подолгу работавшие на одном месте и обладавшие большим опытом. Объяснялось это тем, что при существовавшем порядке замещения должностей судей по жребию на них нередко иопадали граждане малограмотные, не знакомые с законами и судопроизводством. Секретарями же большей частью были государственные рабы или беднейшие граждане. Они и записывали свидетельские показания, даваемые перед должностными лицами, и сверяли правильность устных показаний с их письменным изложением в тех случаях, когда свидетели подавали свои показания в письменном виде.

Свидетели, отсутствовавшие по уважительным причинам, присылали через доверенных лиц письменные показания, подлинность которых удостоверялась другими свидетелями.

Вызванный стороною свидетель мог отказаться от дачи показаний, заявив, что ему ничего не известно о фактах, для подтверждения которых он был призван. Такой отказ от дачи показаний допускался, но неявка свидетеля каралась штрафом.

Рабы допрашивались непременно под пыткою. Так как их не считали за людей, то их показания, по характерному выражению Демосфена, назывались «показаниями тела», «показаниями на собственном своем теле». Античные авторы пытались теоретически обосновать применение пытки к рабам. Лисий, Антифонт, Исократ, Исей, Демосфен, Ликург в своих речах превозносят пытку рабов как лучшее из доказательств. Антифонт (V в.) в своей речи «За Хоревта» сопоставил в виде контраста две природы — природу свободного человека и раба, а равно и приемы, которыми можно заставить их давать свои показания: для человека свободного — это клятва, для раба — пытка, «которая обязательно извлечет из него истину даже тогда, когда она будет стоить ему жизни, так как чувство боли в данный момент действует гораздо сильнее, чем страх несчастия, предстоящего в будущем»

При выборе между показанием свободного свидетеля под присягой и показанием раба под пыткой предпочтение всегда отдавалось показаниям раба. Исократ, афинский оратор IV в. до н. э., закончил свою речь против Пассиона следующими словами, обращенными к судьям: «Я всегда замечал, что вы признаете пытку самым верным и надежным средством и думаете, что если свидетели могут сговориться давать ложные показания, то пытка выведет истину на свет»  .

Способы пытки были крайне жестоки и многообразны. О них дает представление следующий диалог аристофановской комедии:

«К с а н ф и й: Зевс свидетель мне,

Пусть сдохну, если прежде приходил сюда И обокрал тебя хотя бы на волос. Постой, вот предложенье благородное, Вот мой слуга (указывает на Диониса) Бери его, пытай его! Вину мою докажет, так казнн сейчас!

Э а к: Но как пытать?

К с а н ф и й: По-разному: плетями бей, души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,

Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить, Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу Лишь об одном: ие бей его былинкой!»

Демосфен упоминает еще о колесовании.

Чем мучительнее была пытка, тем более верными считались эти «свидетельства крови и мяса». Как замечает Валлон, в Афинах отнюдь не в переносном смысле употреблялось образное выражение «добраться до сердца и печени» — исследовать тайные мысли!2

Один из тяжущихся мог требовать у другого рабов на пытку или передать своих, отказ при этом был невыгоден, так как противная сторона могла ссылаться на него, как на доказательство боязни и неуверенности в правоте. Ярким примером этому служат слова Лисия, обращенные к судьям: «...вы не должны верить его заявлению, что он не хочет подвергнуть пытке эту женщину, потому, что она будто бы свободная; скорее вы должны признать его виновным в ложном доносе на том основании, что он, не воспользовавшись таким верным способом найти истину, надеялся легко вас обмануть».

По свидетельству Плутарха Андокид, отказавшийся выдать на пытку одного из своих рабов, которого требовала обвиняющая сторона, был признан виновным в приписываемом ему преступлении.

Ни пол, ни возраст не были основанием для отказа от применения пытки; женщины подвергались пытке наравне с мужчинами, может быть, даже и чаще как обычные свидетели сцен домашней жизни, события которой разбирались судьями. Из этих кровавых пыток рабы выходили полумертвыми, искалеченными, нередко они умирали под пыткой. Возмещение за увечье, причиненное рабу, получал его хозяин за счет того, кто требовал пытки. Считалось верхом приличия предложить хозяину самому оценить сломанные руки, ноги или еще более тяжкие повреждения, причиненные его рабам. При всем этом раб не рассматривался как виновник или соучастник — он был только свидетелем. И это происходило в самом демократическом судилище в Афинах, где с рабами, по свидетельству всей Греции, обращались гуманно.

Пытка производилась в присутствии сторон, обычно при значительном стечении народа. Показания, данные под пыткой, протоколировались и приобщались к делу.

Возможно, что наряду с рабами пытали и метеков, но редко. Афинские граждане, как уже указывалось, были освобождены от пытки особым постановлением.

По окончании предварительной подготовки дела все представленные сторонами доказательства — тексты законов, документы, записи свидетельских показаний, протоколы показаний рабов под пыткой, а также записанные показания сторон запирались должностным лицом, перед которым возбуждалось дело и которому стороны представляли доказательства, в медные или глиняные сосуды — е х и н ы — особые для каждой стороны, и они тут же запечатывались. После этого нельзя уже было представлять новые доказательства или ссылаться на доказательства, не находящиеся в ехине. Поэтому у ораторов нередко встречаются выражения, вроде следующего: «Я представил бы и свидетелей, если бы ящик не был уже запечатан».

Подготовка дела заканчивалась. Однако для того, чтобы дело поступило в суд, необходимо было, чтобы обвиняемый признал обвинение правомерным, только тогда процесс шел «прямым путем». Но обвиняемый имел право подать письменный протест о неправомерности обвинения. Этот протест разбирался судом прежде основной жалобы, причем в этом случае обвиняемый выступал обвинителем, ему принадлежало первое слово, и если противник не мог доказать неосновательности протеста, то все дело прекращалось.

В своем протесте о неправомерности обвинения обвиняемый мог сослаться на неосновательность жалобы, на то, что суд уже разбирал однажды его дело и оправдал его или что истек срок давности (пять лет), что дело начато не тем порядком, которым следовало, или не у того магистрата, которому подсудно. Таким образом, основанием для принесения протеста служили преимущественно процессуальные нарушения, допущенные обвинителем.

После разбора протеста, в случае его отклонения, обвиняемый подвергался дальнейшему преследованию в обычном порядке.

Далее, при предварительной подготовке дела обвиняемый мог при помощи свидетельских показаний доказывать, что он вообще не подлежит суду. Против такого возражения обвинитель мог подать протест, вследствие которого возникало новое дело против лжесвидетелей, и лишь по окончании его в пользу жалующегося возобновлялось первоначальное дело. Если протест был отклонен или вовсе не был принесен, дело направлялось в суд для рассмотрения по существу.

Судебное разбирательство. День судебного заседания объявлялся за несколько дней вперед. Частных дел в течение дня могло быть разобрано несколько, но когда объявляли о государственных процессах, то слушали только один из них.

Удостоверившись, что судьи, стороны и свидетели на своих местах, председательствующий открывал заседание молитвой и жертвоприношением. Затем он провозглашал: «Если какой ге- лиаст за дверьми, пусть войдет!». После этого возгласа входить уже было нельзя. Затем вызывались стороны. Секретарь оглашал обвинительный акт и объяснения обвиняемого, после чего слово предоставлялось сторонам.

Первым произносил речь обвинитель. Если обвинителей было несколько, все они имели право произнести речь, но первое слово предоставлялось старшему обвинителю.

Возражать всем обвинителям обвиняемый или его защитник должен был в одной речи. В частных делах обе стороны произносили по две речи, в государственных — по одной. Для речей назначалось определенное время, одинаковое для обеих сторон, длительность которого определялась родом дела. Время регулировалось при помощи водяных часов — клепсидры, находившихся в заведовании избранного для этой цели жребием гелиаста.

На время чтения законов, свидетельских показаний и других документов клепсидру останавливали. В речах нередко встречается ' после просьбы к секретарю об оглашении какого-нибудь из приложенных к делу документов такое обращение к заведующему клепсидрой: «Останови, пожалуйста, воду».

Когда слушали особенно важные дела, которые могли повлечь за собой смертную казнь, тюремное заключение, изгнание, лишение гражданских прав или конфискацию имущества, — для процесса отводился целый день, причем точно распределялось время для отдельных моментов: для обвинения, для защиты, для голосования судей и т. д. В этих случаях во время чтения документов клепсидру не останавливали, но обвинителю и обвиняемому предоставлялось равное время для обвинения и защиты. Чтобы показать свою уверенность в правоте дела, ораторы иногда предлагали противнику говорить в срок, назначенный для их собственной речи, но, конечно, это был только риторический прием.

Закон требовал, чтобы каждый вел свое дело сам. Поэтому в Афинах не было адвокатов в современном смысле слова. Однако стороны могли вести без посторонней помощи только мелкие частные процессы. В более сложных процессах нельзя было ограничиться представлением фактов, разъясняющих дело, надо было сгруппировать эти факты в надлежащем порядке, осветить их так, чтобы дело для судей было совершенно ясно. Понадобились люди, которые знанием обычаев и законов могли бы помочь удачному ведению дела. Такими людьми были логографы — «писатели речей». Труд логографов оплачивался хорошо и пользовался большим спросом. Поэтому даже такие ораторы, как Демосфен и Лисий, становились логографами для того, чтобы поправить свое расстроенное состояние. Но уважением логографы не пользовались, так как убеждения их считались продажными. Обязанности логографов по отношению к клиентам были довольно многочисленны: логограф должен был собрать весь материал, необходимый для предварительной подготовки дела, указать судебную инстанцию, которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид жалобы, и, наконец, в тех случаях, когда наказание не было установлено законом, а определялось судом, наметить подходящую кару, чтобы суд не назначил наказания, предложенного противной стороной. Но главной задачей логографа было написание речи, которую клиент заучивал наизусть и произносил на суде. Такая речь должна была отвечать следующим требованиям: она должна была быть составлена применительно к умственному кругозору клиента, социальному положению, манере и умению говорить и т. д. При этом логограф действовал как драматург и всячески старался замаскировать свое участие в составлении речи.

Так как судьи с недоверием относились к искусным ораторам, вероятно опасаясь обмана с их стороны, то надо было составить речь так, чтобы она казалась речью человека неопытного, не искушенного в красноречии; в речах, написанных логографами, нередко встречаются заявления о незнакомстве с ораторским искусством и судебной практикой.

Наконец, надо было составить речь так, чтобы она казалась не подготовленной заранее, а импровизированной.

Таким образом, стороны часто произносили речи, составленные для них опытными судебными ораторами за деньги или по дружбе.

Был и другой способ юридической помощи. Нередко обвинитель или обвиняемый произносил только краткое введение, иногда всего несколько слов, а самую речь или ее наиболее ответственную часть произносили за них, с позволения судей, их друзья, один или даже несколько, большей частью пользующиеся уважением сограждан люди и искусные ораторы. Эти «помогающие ораторы» назывались синегорами, а их речь — синегорией. Синегоры всегда старались обосновать свое выступление или дружбой с тем, за кого они говорили, или враждой к противнику, или другим важным обстоятельством. Делалось это для того, чтобы избежать, подозрения будто они наняты за деньги, что считалось позорным и было запрещено законом. Однако этим обычаем безвозмездной дружеской помощи нередко прикрывались платные судебные ораторы. Обоснованием участия в деле начиналась обычно каждая синегория. Характерным примером такого обоснования служит начало речи — синегории Ли- сия за Каллия: «Если бы, судьи, в этом процессе для Каллия решался вопрос о чем-нибудь другом, а не о жизни и смерти, то для меня было бы достаточно и того, что сказано другими. Но в данном случае, ввиду настоятельных просьб Каллия, ввиду того, что он — мой друг и был другом моего отца при его жизни, и, наконец, ввиду наших многочисленных деловых отношений, я считаю, для себя позором не оказать ему помощь, какую мог, в восстановлении его прав» 1.

Во время речи ораторы имели под рукой все представленные при предварительной подготовке дела документы, которые по мере надобности предлагали читать секретарю, чем часто прерывали свою речь; обращались также к свидетелям, которые обязаны были присутствовать на суде и подтверждать данные ими показания. Тогда свидетели поднимались на ораторскую кафедру или на возвышение и повторяли свои показания, данные в процессе подготовки дела. Если недостаток времени не позволял выслушивать устные показания, ограничивались чтением письменных свидетельских показаний и устным подтверждением правильности их.

Стороны пытались всеми средствами воздействовать на судей, не щадили друг друга в своих речах, приводили с собою, вопреки запрещению закона, своих жен, престарелых родителей и малолетних детей, которые убитым видом, стенаниями и слезами старались разжалобить судей.

По окончании судоговорения происходила подача голосов судьями. Голосование было тайным без предварительного совещания между судьями. Голосовали посредством камешков белых или цельных и черных или просверленных, из которых первые служили для оправдания, а вторые — для обвинения.

В IV—III веках голосовали посредством цельных или просверленных медных пластинок, сохранивших старое название камешков. Аристотель так описывает процедуру голосования: гелиасты, избранные по жребию заведывать баллотировочными камешками, вручали каждому из судей по два камешка — белый и черный или цельный и просверленный; вручали эти камешки так, чтобы стороны видели, что никто из судей не получил по два одинаковых камешка. При этом другой гелиаст, также избранный по жребию, отбирал у судей жезлы и выдавал им взамен бронзовые марки, по предъявлении которых они получали от должностных лиц финансового ведомства свое вознаграждение. Делалось это для того, чтобы никто из судей не уклонялся от подачи голосов, так как не участвующий в голосовании не получал марки и, следовательно, вознаграждения. В суде стояли две амфоры: бронзовая и деревянная. Стояли они порознь одна от другой, чтобы нельзя было незаметно подкинуть лишних камешков. В эти амфоры судьи опускали камешки. Бронзовая амфора была закрыта крышкой с узким отверстием посредине, в которое мог пройти только один камешек, чтобы никто не мог незаметно опустить двух. Когда камешки были розданы, глашатай объявлял: «Просверленный (черный) камешек за первого говорившего, цельный (белый) — за говорившего последним». После этого судья брал камешек так, чтобы не показать сторонам цельный он или просверленный, и опускал камешек, выражающий его приговор, в бронзовую амфору, а не имеющий значения — в деревянную. Когда подача голосов заканчивалась, служители брали бронзовую амфору и высыпали опущенные в нее камешки на счетную доску, снабженную углублениями, облегчающими раскладку и подсчет камешков. Затем камешки раскладывались на счетной доске; просверленные — отдельно от цельных и так, чтобы они были видны сторонам и судьям. В случае сомнения в правильности голосования справлялись, одинаково ли число камешков в обеих амфорах, так как деревянная амфора служила только для контроля бронзовой.

После подсчета камешков глашатай объявлял результаты голосования. При равенстве голосов подсудимый считался оправданным.

По отношению к последствиям обвинительного приговора все процессы делились на ценимые и неценимые. Не- ценимыми процессами именовались такие, в которых наказание было предусмотрено в законах, а в частных делах относительно результата приговора существовало предварительное соглашение сторон. Ценимыми процессами назывались такие, по которым наказание назначал суд или потому, что оно не было предусмотрено в законах, или потому, что право выбора из двух наказаний, предложенных сторонами, или определение размера штрафа было предоставлено судьям. В таком случае, если вердикт был обвинительным, следовало второе голосование о мере наказания, причем на этот раз судьи предварительно совещались между собою. Наказание предлагалось как обвинителем, так и подсудимым.

Однако не всегда дела об убийствах и других преступлениях рассматривались в том порядке, который описан в законах и соответствующих комментариях Демосфена и других судебных ораторов.

Иногда большая разница в общественном положении потерпевшего и обидчика приводила к иному ходу дела.

В этом смысле интересен случай, описанный в платоновском диалоге «Евтифрон». В афинской колонии Наксос свободный сельскохозяйственный рабочий в пьяном виде убил в драке раба своего хозяина. Тот немедленно бросил свободного рабочего в яму, заковав его по рукам и ногам в цепи. Затем он послал в Афины (за 200 километров) человека за юридическим советом по этому делу, оставив скованного в яме без пищи и питья, то есть по существу, предав его мучительной смерти. В диалоге гак и говорится: «Он считал, что не беда, если тот умрет, так как это был убийца». Так и случилось: от голода, стужи и оков он умер прежде, чем посланный вернулся.

Но у землевладельца был сын Евтифрон, который, исходя из религиозно-нравственных убеждений, решил привлечь отца к суду. Этот «дикий» поступок вызывает резкое осуждение платоновского Сократа и его собеседников. «Если он даже самым настоящим образом убил, такое дело не может никого трогать».

Причина всеобщего возмущения поступком Евтифрона не только в том, что он выступает против родного отца, а и в социальном положении жертвы:

«Какое у тебя основание думать, — спрашивает Сократ, — что боги считают погибшим несправедливо того, кто, будучи наемным рабочим, оказался убийцей... Ты, конечно, не дерзнул бы привлекать почтенного старика, твоего отца, к суду, как убийцу, из-за какого-то наемного рабочего, так как убоялся бы богов...».

И вполне правильно замечает С. Лурье *, у которого я заимствую этот рассказ: «На бумаге свободный рабочий был полноправным гражданином, и максимальным наказанием, которое угрожало ему за непредумышленное убийство, было кратковременное изгнание — наказание совсем не страшное для не имеющего собственности пролетария. Фактически помещик мог его убить в полном сознании своей безнаказанности и всеобщего сочувствия».