|
— Невозможно, —
повторял я, и моя голова моталась, как у зарезанного, и стукалась о кузов. Я
соображал, хватит ли мне денег? Шел дождь. Извозчик как будто на месте
топтался, а Москва ехала назад. Уезжали пивные с красными раками во фраках на
стеклах, и серые дома, и глазастые машины хрюкали в сетке дождя. Лежа в
пролетке, коленями придерживая мюровскую покупку, я рукой сжимал тощий
кошелек с деньгами, видел мысленно зеленое море, вспоминал, не забыл ли я
запереть комнату...
«1-с» — великолепен. Висел совершенно молочный туман, у
каждой двери стоял проводник с фонарем, был до прочтения плацкарты недоступен
и величественен, по прочтении — предупредителен. В окнах было светло, а в
вагоне-ресторане на белых скатертях — бутылки боржома и красного вина.
Коварно, после очень негромкого второго звонка, скорый
снялся и вышел. Москва в пять минут завернулась в густейший черный плащ, ушла
в землю и умолкла.
Над головой висел вентилятор-пропеллер. Официанты были
сверхчеловечески вежливы, возбуждая даже дрожь в публике! Я пил пиво
баварское и недоумевал, почему глухие шторы скрывают от меня подмосковную
природу.
— Камнями швыряют, сукины сыны, — пояснил мне
услужающий, изгибаясь, как змея.
В жестком вагоне ложились спать. Я вступил в беседу с
проводником, и он на сон грядущий рассказал мне о том, как крадут чемоданы. Я
осведомился о том, какие места он считает наиболее опасными. Выяснилось —
Тулу, Орел, Курск, Харьков. Я дал ему рубль за рассказ, рассчитывая
впоследствии использовать его. Взамен рубля я получил от проводника мягкий
тюфячок (пломбированное белье и тюфяк стоят три рубля). Мой мюровский чемодан
с блестящими застежками выглядел слишком аппетитно.
«Его украдут в Орле», — думал я горько.
Мой сосед привязал чемодан веревкой к вешалке, я свой
маленький саквояж положил рядом с собой и конец своего галстука прикрепил к
его ручке. Ночью я, благодаря этому, видел страшный сон и чуть не удавился.
Тула и Орел остались где-то позади меня, и очнулся я не то в Курске, не то в
Белгороде. Я глянул в окно и расстроился. Непогода и холод тянулись за сотни
верст от Москвы. Небо затягивало пушечным дымом, солнце старалось выбраться,
и это ему не удавалось.
Летели поля, мы резали на юг, на юг опять шли из вагона в
вагон, проходили через мудрую и блестящую международку, ели зеленые щи. Штор
не было, никто камнями не швырял, временами сек дождь и косыми столбами
уходил за поля.
Прошли от Москвы до Джанкоя 30 часов. Возле меня стоял
чемодан от Мерелиза, а напротив стоял в непромокаемом пальто начальник
станции Джанкоя с лицом, совершенно синим от холода. В Москве было много
теплей.
Оказалось, что феодосийского поезда нужно ждать 7 часов. В
зале первого класса за стойкой, иконописный, похожий на завоевателя Мамая,
татарин поил бессонную пересадочную публику чаем. Малодушие по поводу холода
исчезло, лишь только появилось солнце. Оно лезло из-за товарных вагонов и
боролось с облаками. Акации торчали в окнах. Парикмахер обрил мне голову,
пока я читал его таксу и объявление:
«Кредит портит отношения».
Затем джентльмен американской складки заговорил со мной и
сказал, что в Коктебель ехать не советует, а лучше в тысячу раз в Отузах. Там
— розы, вино, море, комнатка 20 руб. в месяц, а он там, в Отузах,
председатель. Чего? Забыл. Не то чего-то кооперативного, не то
потребительского. Одним словом, он и винодел.
Солнце тем временем вылезло, и я отправился осматривать
Джанкой. Юркий мальчишка, после того как я с размаху сел в джанкойскую грязь,
стал чистить мне башмаки. На мой вопрос, сколько ему нужно заплатить, льстиво
ответил:
— Сколько хочете.
А когда я ему дал 30 коп., завыл на весь Джанкой, что я
его ограбил. Сбежались какие-то женщины, и одна из них сказала мальчишке:
— Ты же мерзавец. Тебе же гривенник следует с
проезжего.
И мне:
— Дайте ему по морде, гражданин.
— Откуда вы узнали, что я проезжий? —
ошеломленно улыбаясь, спросил я и дал мальчишке еще 20 коп. (Он черный, как
навозный жук, очень рассудительный, бойкий, лет 12, если попадете в Джанкой,
бойтесь его.)
Женщина вместо ответа посмотрела на носки моих башмаков. Я
ахнул. Негодяй их вымазал чем-то, что не слезает до сих пор. Одним словом,
башмаки стали похожи на глиняные горшки.
Феодосийский поезд пришел, пришла гроза, потом стук колес,
и мы на юг, на берег моря.
|