ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИИ В 1917 ГОДУ

Февральская революция в России. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Состав Временного правительства князя Львова

Обратимся теперь ко второй, деловой части деятельности Временного комитета Думы 28 февраля. Важнейшим здесь явилось назначение комиссаров в министерства и государственные учреждения. Первым был назпачен член Государственной думы А. А. Бубликов (прогрессист) особым комиссаром по Министерству железных дорог. Благодаря его энергичной деятельности, работа железнодорожного транспорта не была нарушена в ходе революции, не прерывалось даже пассажирское сообщение между Петроградом и Москвой. Пользуясь сетью железнодорожного телеграфа, Бубликов послал воззвание, подписанное Родзянко, где от имени Временного комитета извещал железнодорожников о событиях в Петрограде и призывал к работе «с удвоенной энергией». Во многих местностях России телеграммы Бубликова от 28 февраля явились первой весточкой о революции. Они были также одним из поводов к принятию решения царя в Малой Ви- шере в ночь на 1 марта о повороте на Псков. В тот же день Бубликов напечатал официальное сообщение о положении на железных дорогах, адресованное к жителям Петрограда, в котором сообщалось о движении большого числа хлебных грузов. «.. .теперь уже нет никаких оснований тревожиться — утверждалось в сообщении,— за обеспечение столицы продовольствием, и населению в отношении снабжения хлебом надлежит с полным спокойствием и доверием взирать на будущее».

Контроль над аппаратом Министерства путей сообщения сразу же позволил Временному комитету овладеть информацией о передвижении грузов и войск, что особенно пригодилось для установления места пребывания царских поездов и экспедиции генерала Иванова.

Большое значение имела также оперативная отправка комиссаров на Почтамт (А. А. Барышников и К. К. Черносвитов), на телеграф (П. П. Пронский и М. Д. Калугин), в Петроградское градоначальство (П. В. Герасимов и В. Н. Пепеляев). По четыре комиссара было послано в Министерство внутренних дел и Министерство земледелия, три — в Министерство юстиции, по два — в Военное и Морское министерства, в Министерство финансов и в Министерство торговли и промышленности.  Большинство комиссаров отправились по своим ведомствам уже 28 февраля.

В самом Таврическом дворце Временный комитет быстро обрастал импровизированным аппаратом: создавались комиссии — продовольственная, военная, по связи с провинцией и «по принятию и задержанию военных и высших гражданских чинов». В дни революции работа последней комиссии была особенно горячей: в Таврический дворец непрерывно приводили под конвоем царских министров и чиновников, некоторые явились сами. В 11 часов 15 минут 28 февраля во дворец явился А. Д. Протопопов и обратился с просьбой о сдаче первому попавшемуся студенту. Министерский павильон Государственной думы быстро превратился в место предварительного заключения.

Важное значение имело поручение Временного комитета гласному Петроградской городской думы архитектору М. А. Крыжа- новскому организовать городскую милицию. Однако ее организаторы столкнулись с тем, что в рабочих районах уже была создана своя милиция по призыву Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Итак, насколько можно судить из этого перечня, Временный комитет Государственной думы пытался по возможности овладеть аппаратом государственного управления и охраны порядка, вносить организованность в движение в интересах подчинения его строго ограниченным политическим задачам буржуазной оппозиции в Думе. Эта деятельность в известной мере была успешной, поскольку члены комитета сознательно использовали авторитет Государственной думы, стоявшей весьма высоко в глазах широких народных масс, впервые приобщавшихся к открытой политической жизни. Вместе с тем Временный комитет сталкивался и с нежелательными для него факторами. Их было по меньшей мере два. Во-первых, незавершенность самой революции, которая неизбежно вовлекала в нее все более широкие слои народа. И, во- вторых, целенаправленная деятельность Совета рабочих и солдатских депутатов, который стремился закрепить за собой политическое руководство восставшими.

Утром 28 февраля состоялось настоящее сражение на Сампсониевском проспекте, где в результате обстрела самокатный батальон вынужден был сложить оружие. Войска (почти без офицеров) столпились у входа в Петропавловскую крепость, и только благодаря вмешательству специально командированного сюда члена Временного комитета В. В. Шульгина удалось прекратить возможное кровопролитие и добиться сдачи крепости без боя. Около полудня было занято Адмиралтейство, где нашли последнее прибежище несколько тысяч верных царскому правительству войск. После переговоров войска сдались. В Адмиралтействе и в Зимнем дворце встали революционные караулы. В Петроград через Балтийский вокзал и Петергофское шоссе входили части из пригородов, в частности знаменитый впоследствии 1 пулеметный запасный полк. Их выезжали приветствовать члены Государственной думы И. Н. Ефремов, В. Н. Пепеляев и Н. В. Титов. Хотя депутатов и встречали приветствиями, слышались возгласы: «Да здравствует республика!», «Долой Николая!».

Весь день раздавались винтовочные выстрелы и даже пулеметные очереди. Подвергались обстрелам войска, рабочие, прохожие на улицах. Солдаты совершали обыски, арестовывали переодетых городовых, были случаи самосудов над пойманными участниками обстрела. Все еще дымился остов Окружного суда, пылали новые полицейские участки. На улицах было опасно.

На дневном заседании Петроградского Совета был принят ряд важных решений, направленных на расширение революции и закрепление ее результатов. В частности Совет направлял своих эмиссаров для создания районных комиссариатов милиции, районных комитетов, комиссаров на почту и телеграф. Продовольственная и военная комиссии Совета активно работали и вскоре вошли в соприкосновение с аналогичными комиссиями Временного комитета Государственной думы. Последнему удалось слить комиссии Совета со своими и возглавить их. Вместе с тем Комитет потерпел поражение в попытке издать приказ по войскам гарнизона, в котором приказывал командирам «водворить порядок» в частях. По требованию Совета этот приказ Родзянко был отменен. Это заставило на дневном заседании Совета поднять вопрос об отношении к Временному комитету Государственной думы вообще. Раздавались требования о создании контрольной комиссии, но определенного решения не было принято, а обсуждение вопроса перенесено на следующий день.  Двоевластие уже начало обнаруживаться, однако в полной мере оно проявилось несколько позже.

Официальное положение Временного комитета Думы между тем укреплялось. Заявили о его фактическом признании послы союзных с Россией держав — Великобритании и Франции. В их заявлении говорилось) что «правительства Англии и Франции вступают в деловые сношения с Временным комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным Временным правительством России».44 От имени комитета Родзянко послал две телеграммы командующим Балтийским и Черноморским флотами и главнокомандующим фронтами, а также начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву в Ставку. В первой из них объявлялось, что «ввиду устранения всего состава бывшего Совета министров, правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной Думы». Во второй телеграмме войска призывались к продолжению борьбы «против внешнего врага». Комитет обещал водворить порядок в тылу, «восстановить правильную деятельность правительственных установлений» щ создать «новую правительственную власть».45 / События 28 февраля в Петрограде показали, таким образом, что революция достигла решающего успеха, сопротивление организованных защитников старого строя было сломлено, царское правительство арестовано. Временный комитет Государственной думы объявил себя «правительственной властью» и в качестве таковой был признан служащими государственного аппарата и войсками гарнизона. Одновременно в своей деятельности Комитет столкнулся с самостоятельной ролью Петроградского Совета рабочих депутатов.

Хотя Временный комитет Государственной думы и объявил себя «правительственной властью», а в заявлении послов именовался даже «Временным правительством», в действительности он таковым еще не был. Созданный как комитет ad hoc в связи с чрезвычайными обстоятельствами, он не отвечал признакам правительственной власти ни по своей структуре, ни по эффективности реальной власти. Большинству его членов он был не нужен как власть, они рассматривали комитет как неизбежную, но очень кратковременную промежуточную форму на пути создания настоящего правительства. Во Временном комитете наметилось два течения относительно его дальнейших задач. Первое было представлено П. Н. Милюковым и его единомышленниками. Оно предусматривало скорейшее образование правительства, которое правило бы страной без всякой формальной связи с Государственной думой и ее комитетом. Второе течение возглавлял М. В. Родзянко, которому хотелось сохранить комитет подольше и представить его в виде некоей высшей инстанции даже по отношению к будущему правительству. Точку зрения Родзянко разделял В. В. Шульгин, а из влиятельных представителей «общественности» — А. И. Гучков, который с 28 февраля стал принимать активное участие в переговорах о создании правительства. К этому примешивалось и личное соперничество между Председателем Думы й лидером Прогрессивного блока, упорно йрово- дившим в премьеры кандидатуру кн. Г. Е. Львова.

Милюков так впоследствии выражал свое отношение к планам Родзянко: «Родзянко остался вне власти. Но он продолжал быть Председателем Думы, не распущенной, а только отсроченной царским указом. Он пытался считать Думу не только существующей, но и стоящей выше правительства. Но это была Дума „третьего июня", Дума, зажатая в клещи прерогативами „самодержавной" власти, апрельскими „Основными законами" 1906 года, „пробкой" Государственного Совета, превратившегося в кладбище думского законодательства. Можно ли было признавать это учреждение фактором политического положения? Дума была тенью своего прошлого».  Но и Родзянко, и Милюкому, и их ближайшим сподвижникам сам приход их к власти, создание в России именно буржуазного правительства на смену царскомух казался естественным и логичным. Более того они считали, что «заслужили» право на власть своей «борьбой» с самодержавием.

«Цели и стремление Гучковых, Рябушинских, Милюковых, — по характерному замечанию Н. Н. Суханова, — сводились к тому, чтобы ликвидировать распутинский произвол при помощи народного движения (а гораздо лучше — без его помощи), закрепить диктатуру капитала и ренты на основе полусвободного, „либерального" политического режима — „с расширением политических и гражданских прав населения" и с созданием полновластного парламента, обеспеченного буржуазно-цензовым большинством. На этом цензовая Россия должна была стремиться остановить революцию, превратив государство в орудие своего классового господства, а страну в олигархию капиталистов, — подобно Англии и Франции, которые именуются „великими демократиями Запада"».  Все это было верно в своей критической части. Но как же сам Суханов, как его единомышленники из меньшевиков всех мастей представляли себе организацию власти? Может быть они предлагали устранить буржуазию? Нет, по тем догмам, которые меньшевики в России выдавали за марксизм, на очереди стоял именно буржуазный переворот, в результате которого к власти должны были прийти именно «цензовики». Рабочий класс в стране, по их мнению, был еще слишком малочисленным и малокультурным, чтобы претендовать на завоевание политической 'власти. Но из этой общей для всех меньшевиков (добавим, и эсеров) посылки, разные направления и фракции делали различные выводы. Правые меньшевики, вроде А. Потресова, заявляли, что нужно просто устраниться и передать власть буржуазии безо всяких условий. Второе же течение, к которому принадлежал сам Суханов, предполагало, что надо сначала «поторговаться» и вырвать у буржуазии максимум уступок для дальнейшего развития страны по буржуазно-демократическому пути.

Только одна политическая партия большевиков отвергала начисто путь передачи власти буржуазному правительству в момент свержения самодержавия. Большевики, в согласии с принципами, разработанными в предшествующий политический период, выдвигали лозунг создания временного революционного правительства. В манифесте, изданном в прибавлении к первому номеру «Известий Петроградского Совета рабочих депутатов» от 28 февраля, большевики заявляли: «Задача рабочего класса и революционной армии — создать временное революционное правительство, которое должно встать во главе нового нарождающегося республиканского строя».  Манифест призывал рабочих и солдат «немедленно выбрать своих представителей во временное революционное правительство, которое должно быть создано под охраной восставшего революционного народа и армии». Многие рабочие и солдаты, посылая своих представителей в Петроградский Совет, полагали, что он и станет временным революционным правительством, а некоторые даже его так и называли.

В Петроградском Совете и его Исполнительном комитете большевики "сразу же выступали против передачи дела образования правительства буржуазии.  Резкие возгласы недовольства Временным комитетом Думы прозвучали уже на дневном заседании Совета 28 февраля. Так, рабочий Чернев, принимавший активное участие в организации рабочей милиции, заявлял: «При той силе, которой обладал Совет, он может хладнокровно справиться с реакцией. Поручить Чхеидзе заявить в Думском комитете, чтобы не только не распространяли [воззвание Родзянко], но и не печатали подобные бумаги. Не спрашивать, а требовать. Сохранить больше хладнокровия. В этом сила». Говорилось также о необходимости «диктовать Думскому комитету», некоторые требовали «арестовать Родзянко». Керенский, сам входивший в Комитет, назвал его на этом заседании «шайкой политиканов». Однако большинство Совета, несмотря на эту критику, не согласилось даже с требованием установления немедленного контакта с Временным комитетом, не говоря уже о предложении взять власть в свои руки.

В силу малочисленности большевистской части Совета и Исполкома и общего недостаточного уровня сознательности депутатов идея о создании временного революционного правительства и устранения от власти нредставителей буржуазии не получила поддержки в решающие дни 1—2 марта. На общем собрании Совета днем 1 марта Н. Д. Соколов проповедовал «умеренность к кадетам во имя доведения до конца борьбы с царизмом». Но мысль о том, что надо потребовать от Комитета определенных уступок, стала преобладающей и прозвучала очень резко. Ф. Ф. Линде, будущий герой апрельской демонстрации, заявил: «Мы добились кровью некоторых свобод. Не дадим обойти себя. Минимум дадут. Мы хотим самого большего». В этом заседании впервые участвовало довольно много делегатов от воинских частей и было решено пополнить Совет солдатскими депутатами. В речах вчерашних «нижних чинов», впервые сознававших себя полноправными гражданами, звучала ненависть к офицерам, ко всему старому строю. В лице солдат Совет рабочих депутатов получал мощную поддержку, они были силой, и силой вооруженной. Эта сила отворачивалась теперь от Временного комитета Государственной думы, открыто вставшего на сторону офицерства, и отдавала себя в руки Совета.

Но последний не собирался воспользоваться его, чтобы отбросить буржуазию от власти. Меныпевистско-эсеровское большинство Исполкома собиралось только «попугать» силой деятелей Временного комитета, добиться уступок и милостиво разрешить им сформировать правительство. Выражая эти настроения, Суханов писал: «Не надо отнимать у буржуазии надежду выиграть эту борьбу», в связи с чем, чтобы «не сорвать комбинацию», не нужно было выставлять далеко идущие требования, а ограничиться минимумом.52 Наиболее дальновидные политики из буржуазного лагеря понимали, что люди, которые руководят Советом, не будут им мешать создать правительство. Ведь по их теории, власть в «буржуазной революции» должна перейти к буржуазии. Временный комитет поэтому не спешил вступать в переговоры с Советом рабочих депутатов и вплоть до 1 марта ограничивался случайными контактами через посредничество Керенского и Чхеидзе.

Все силы руководства „Комитета были направлены теперь на спешное "формирование правительства.. Причем лидеры тех двух течений, которые обозначились среди его членов, действовали теперь особенно энергично. Получив сведения о том, что царский поезд в ночь на 1 марта повернул назад и сейчас находится на ПУТИ к Пскову, Родзянко утром решил немедленно сам выехать в Псков. По утверждению Милюкова, Николай II направил с дороги телеграмму, в которой поручал лично Родзянко представить ему новый состав правительства.53 Текст этой телеграммы пока не опубликован, но факт ее отправки, очевидно, имел место. Когда после 7 часов вечера 1 марта ^генерал Рузский встретил и Суханов в Пскове Николая II, последний сказал ему во время обеда, что «ждет сюда Родзянко».54 Но о приготовлениях Родзянко к отъезду для встречи с царем узнал и Исполнительный комитет Петроградского Совета. Было решено немедленно воспрепятствовать этому, чтобы не допустить сговора Думы с императором. Около 12 часов дня Родзянко было заявлено, что Совет не разрешает отправку его поезда.  Так впервые Совет продемонстрировал то, что, несмотря на все разговоры «о правительственной власти», которая перешла в руки Временного комитета, реальная-то власть находится у Петроградского Совета. Деятели Исполкома действовали здесь в интересах революции и из опасений перед возможным контрреволюционным движением. Но одновременно они помогли планам Милюкова. Ведь если бы Родзянко уехал к царю, то, безусловно, был бы назначен его указом новым Председателем Совета министров, а следовательно формирование правительства ускользнуло бы из рук лидера Прогрессивного блока. Тогда пришлось бы либо подчиниться, либо в поисках поддержки идти в объятия «левых». Во всяком случае Родзянко получил удар, а шансы на формирование правительства с князем Г.. Б. Львовым во главе повышались.

Но ни в Могилеве, ни в Пскове об этом инциденте не знали вплоть до ночи на 2 марта, и документы показывают, насколько серьезно делалась ставка на Родзянко. В дневнике генерала В. Г. Болдырева за 1 марта записано содержание его разговора со своим непосредственным начальником, генерал-квартирмейстером Ставки генералом от инфантерии В. Н. Клембовским: «Из разговора выяснилось, что Ставка, при поддержке вел. кн. Сергея Михайловича, уже ставит точки над ,,i", указывая на Родзянку, как на человека, пользующегося доверием и способного стать во главе правительства.. Дай бог удачи Родзянке, про него много говорят, и в добродушно-шутливом тоне, но судьба его вынесла — и ис- полать ему»!

Между тем обстановка в Петрограде переменилась. Родзянко потерпел неудачу, но все еще продолжал бороться, используя свою главную позицию — пост Председателя Думы — для того, чтобы оставаться в центре событий. Утром 1 марта приехал, наконец, Г. Е. Львов и после 12 часов сумел пробиться в Таврический дворец. Милюков пишет, что после этого руководство блока почувствовало себя «в полном составе». «Временный комитет и правительство, — продолжает он,— собрались для обмена мнений» Я не помню содержания беседы, едва ли она и сосредоточивалась на специальных вопросах. Но хорошо помню произведенное на меня и вероятно и на других впечатление. Мы не почувствовали перед собой вождя. Князь был уклончив и осторожен on реагировал на события в мягких, расплывчатых формах и отделывался общими фразами. В конце совещания ко мне нагнулся Демидов и спросил на ухо: „,Ну что? ну, как?" Я ему с досадой ответил одним словом, — тоже на ухо: „Шляпа!". Не знаю, выражало ли это то, что я чувствовал. Я, во всяком случае, был сильно разочарован. Я знал князя очень мало и поверхностно, другие знали еще меньше и поверили моему выбору на слово». но делать было нечего, отступать было поздно. Сам Милюков не хотел взваливать на себя ответственность по руководству правительством. И хотя с годами Милюков сожалел, что Временное правительство возглавил не Родзянко, но тогда-то он понимал, •JTO В сложившейся обстановке, да еще при конфликте с Советом, кандидатура Рпттяянкп была ^"д^ршенно неприемлема. В итоге «князь Львов, о котором я лично не имел никакого понятия, вспоминал Шульгин, — „общественность" твердила, что он замечательный, потому что управлял „Земгором", непререкаемо въехал в милюковском списке на пьедестал премьера».  Шульгин не скрывал, что он лично стоял за Родзянко, как и другие «некадеты», но он был совершенно неприемлем для «левых», т. е. Петроградского Совета. Дальше были названы и другие кандидатуры: министр иностранных дел Л. Н. Милюков, военный министр — А. И. Гучков. Сам Гучков на этом заседании не присутствовал (так как разъезжал по городу, чтобы лично убедиться в состоянии гарнизона и поставить охрану на вокзалах на случай прибытия войск генерала Иванова прямо в Петроград), но с ним столько раз говорили об этом, что согласие его подразуме? валось.

Кандидаты на другие министерские посты также были давно намечены.  Они были «обкатаны» на заседаниях кадетского ЦК, в бюро Прогрессивного блока, не раз названы в печати, чтобы приучить к ним «общественность», им создавалась популярность на приемах в союзных посольствах. Министром торговли и промышленности намечался А. И. Коновалов, земледелия — А. И. Шингарев, путей сообщения — Н. В. Некрасов, обер-прокурор Синода — В. Н. Львов. Но были и неожиданности. Блоком намечался в свое время на пост министра юстиции В. А. Маклаков. Вот и сейчас он был в числе комиссаров Временного комитета, посланных в Министерство юстиции. Но теперь решено было пожертвовать Маклаковым, правым кадетом, и пригласить на «освободившееся» место А. Ф. Керенского, который уже доказал свою влиятельность среди восставших рабочих и солдат, умение воздействовать на массы и был бы полезен буржуазным лидерам. Кроме того, именно он, в силу обстоятельств, стал расно- ряжаться судьбами арестованных царских министров и сановников: к нему их приводили, его распоряжений снрашивали. Для расширения блока «налево» собирались нросить Н. С. Чхеидзе войти в правительство на новую должность Министра труда. Такого министерства не было в составе прежнего правительства, но возможность его создания неоднократно обсуждалась в левока- детских кругах и о ней кстати вспомнили.

Неожиданностью для многих была рекомендация Гучкова, переданная, очевидно, до начала заседания, — назначить на один из министерских ностов М. И. Терещенко. Оставался ноет министра финансов, который и был оставлен для него. Мало кто знал, даже из членов Комитета, этого молодого человека из очень богатой семьи. Терещенко был председателем Киевского областного военно-промышленного комитета. С конца 1916 г. он практически жил все время в Петрограде, официально номогая Гучкову в ЦВПК, а неофициально — в нодготовке военного заговора. Тогда же он сблизился с Некрасовым, тоже членом тучковской грунны, завел знакомство и с Керенским. «Увлечение революцией» было для него чем-то вроде снорта и азартной игры. Для его влиятельных друзей Терещенко был «своим человеком» в создавшемся министерстве. Ну, а «доверие общественности»? О нем в данном случае постарались забыть.

 Таким образом, персональный состав Временного правительства был согласован на расширенном заседании Временного комитета Государственной думы во второй половине дня 1 марта. Тогда же составлен был и снисок министров с распределением портфелей. Вероятно, на этом же заседании говорилось и о необходимости отречения имнератора. Этот вонрос встал на новестку дня у лидеров буржуазной оннозиции в конце 1916 г., когда все нонытки нойти на комнромисс с Николаем II исчернали себя. Дольше других ценлялся за сохранение царя на престоле Родзянко.

Нельзя не видеть, что 26—27 февраля он нонытался требованием энергичных и скорых устунок сохранить Николаю II трон. Но тот онять оказался глух к советам «толстяка Родзянко». 1 марта, особенно после инцидента с ноездом, Родзянко окончательно понял, что Николаю II все-таки нридется отречься. Замена ему нреднолагалась также но разработанному ранее нлану: отречение должно было состояться в нользу Алексея, регентом нри котором до его совершеннолетия должен был быть назначен великий князь Михаил Александрович. Последний также был носвя- щен в эти планы, хотя, может быть, и без подробностей. Как говорилось выше, он уже с 26 февраля находился в Петрограде; хотел, правда, уехать в ночь на 28-е, но просто не смог физически выбраться из города. Вот эти-то планы решения «династического вопроса» и были подтверждены на заседании комитета 1 марта. О них были проинформированы даже послы союзных стран. Во всяком случае Дж. Бьюкенен в телеграмме Бальфуру от 1 марта писал: «Дума посылает делегатов для предъявления его величеству своих условий. Они предъявляют императору требование отречься от престола в пользу своего сына, а великому князю Михаилу Александровичу принять регенство на время войны. Должно быть назначено ответственное министерство из 12 членов Думы во главе с князем Львовым и с Милюковым в качестве министра иностранных дел».

Пока в Таврическом дворце шло это заседание, улицы Петрограда по-прежнему оставались во власти революционного народа. То там, то тут воздух оглашался звуками военных оркестров — это воинские части продолжали шествие к Государственной думе. Можно было стать свидетелем поразительных вещей. Утром в Таврический дворец явился весь «собственный его величества конвой» и заявил о своем переходе на сторону революции. Кон- войцы бросили свои посты в Царском Селе; в Александровский дворец, резиденцию царской семьи, вошли солдаты местных стрелковых полков.

В 4 часа дня на своем автомобиле, который он уже вчера одалживал для поездок членов Государственной думы, прибыл командир Гвардейского морского экипажа великий князь Кирилл Владимирович. На его шинели красовался алый бант. Вызвав Родзянко в Екатерининский зал, князь заявил ему, что отдает себя и весь экипаж в распоряжение Думы. Затем в полном порядке подошли и матросы. Это была та самая часть, которая была введена в Петроград по требованию царя для возможного подавления революции. Сейчас они вслед за конвойцами демонстративно переходили на ее сторону. Количество воинских частей, заявивших о своей поддержке нового порядка, росло с каждым часом. Во многих из них стали заявлять о своей приверженности революции и офицеры.

В Кронштадте 1 марта произошло настоящее восстание. Был убит адмирал Вирен и несколько высших офицеров, свыше ста офицеров было арестовано и посажено на гауптвахту. Как пожарные команды, метались по городу бригады членов думы. В 8 часов вечера на Якорной площади состоялся первый митинг, где матросы и солдаты заявили депутатам, что «переходят на сторону Государственной Думы». Члена Думы В. Н. Пепеляева назначили комендантом крепости Кронштадт вместо Вирена.

А в правой части Таврического дворца заседал Исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В полном объеме, наконец, обсуждался вопрос о власти и об отношении к попытке Временного комитета организовать правительство. Вначале говорили о самом характере будущей правительственной власти. Были отвергнуты как предложение правых меньшевиков и эсеров об участии представителей Совета в правительстве, т. е. о создании коалиционного кабинета, так и предложение большевиков о сформировании самостоятельного Временного революционного правительства силами демократии. Большинством голосов (13 против 7) Исполнительный комитет постановил своих представителей в правительство не посылать и участия в нем не требовать.

Затем перешли к обсуждению тех условий, которые надо предъявить формирующемуся правительству. «Какие же именно конкретные условия передачи власти, — вспоминал впоследствии об этом моменте Н. Н. Суханов, — могли создать такого рода статус, необходимый для революции и демократии? То есть на каких же именно конкретных условиях должна быть вручена власть правительству Милюкова? В сущности таким условием я считал одно: обеспечение полной политической свободы в стране, абсолютной свободы и организации и агитации... это условие не могло не быть принято противной стороной. Всякие иные требования, несомненно менее важные по существу — могли „сорвать комбинацию". На многие и многие из них Милюков и К" не могли бы пойти перед лицом своего классового, персонального положения, перед лицом общественного мнения Европы. Но этого требования — не покушаться на принцип свободы, — они не могли не принять, если они вообще были готовы принять власть в данных обстоятельствах с соизволения советской демократии». Эти софизмы ознаменовали собой начало падения меньшевиков в Февральские дни. Они успокаивали себя сознанием своей силы и упивались самим пародоксом момента. Они, ничтожная группа, с точки зрения их участия как в подпольном революционном движении, так и в легальном «освободительном», могли диктовать свои условия новому правительству России, составленному из людей с европейской известностью, целое десятилетие готовивших себя к этому моменту.

Но в той обстановке будущему правительству не составляло труда согласиться на это условие: требование самых широких политических свобод отвечало программам большинства партий, входивших в Прогрессивный блок, и в первую очередь партии кадетов. К тому же ему приходилось согласиться: свобода была фактически завоевана народом, вооруженная сила была на стороне революции. Суханов сформулировал и следующие два пункта требований: «Во-первых, — это ясно само собой, — была необходима полная и всесторонняя амнистия. Во-вторых, революция должна была дать не только хартию вольностей, но и конституционную форму, способную воплотить в себе идею народовластия, народной воли и народного права. Надо было санкционировать и закрепить в законных формах работу временного катастрофического периода и сделать новый статус постоянным, „органически развиваемым", углубленным, доводимым до конца. Надо было обеспечить скорейший созыв полновластного и всенародного Учредительного собрания на основе демократичнейшего избирательного права. Тень столыпинской Государственной Думы, жаждущей получить какие-то формальные права на революцию, была лишним фактором, заставлявшим немедленно поставить во весь рост идею Учредительного собрания».63 Таково было непременное условие меньшевиков. Требование решить аграрный вопрос, рабочий и другие рассматривалось как нежелательное, так как оно могло «испугать буржуазию», оттолкнуть ее от принятия власти. Необходимо было «не соглашение на платформе, а свобода борьбы». Надо сказать, что и второе из выдвинутых условий было вполне приемлемым для Временного комитета. Ведь аналогичные требования включались в программы и планы Прогрессивного блока — кадеты и в 1915 г. требовали столь же широкой амнистии. Это октябристы и националисты не соглашались на освобождение «террористов и бомбистов», потому что последние направляли свои действия против монархии и ее слуг. Но теперь положение изменилось: самодержавная власть находилась при последнем издыхании, амнистию вполне могли принять и правые партии блока.

Исполком мог беспокоиться только по поводу созыва Учредительного собрания, поскольку эту идею (хотя и вкладывая в нее несколько другой смысл) поддерживали кадеты и в 1905 г., и (вместе с прогрессистами) с конца 1916 г., но неизвестно было, как к этому отнесутся октябристы.

Суханов высказал свои соображения по пунктам и Исполком согласйлся с ними, дополнив их требованиями представителей от солдат: распространить на военнослужащих политические права, не выводить из Петрограда полки, принимавшие участие в восстании, чтобы иметь вооруженную силу против контрреволюционных попыток. Появилось и еще одно требование. В су- хановских пунктах полностью обходился вопрос о судьбе монархии. Теперь решено было его поставить в такой осторожной форме, чтобы правительство «не предпринимало никаких других шагов, предрешающих будущую форму правления». На основе этого пункта руководители Совета предполагали развернуть агитацию за введение в России республиканского образа правления.

Последним обсуждался вопрос о составе правительства. Поскольку еще раньше было решено, что Совет своих представителей в правительство не посылает, то и формирование его личного состава отдавалось теперь целиком на откуп самой буржуазии. К 12 часам ночи текст условий был полностью готов, и делегация Исполнительного комитета Совета в составе Н. С. Чхеидзе (избранного к тому времени Председателем Петроградского Совета) и членов исполкома Н. Д. Соколова, Н. Н. Суханова, Ю. М. Стеклова и В. Н. Филипповского отправилась в кабинет Председателя Государственной думы для переговоров с Временным комитетом. Текст условий, записанный на отдельном листе бумаги, нес Ю. М. Стеклов.

В те же часы пытался сказать .свое слово по вопросу о власти и царь. После 8 часов вечера он остался вдвоем с Н. В. Рузским и имел с ним длительную беседу. Рузский спросил, какой же будет ответ на просьбу Родзянко о даровании ответственного министерства? «Государь на это ответил, — рассказывал потом Рузский,— что не знает как решить, что скажет юг России, казачество. Тогда я стал доказывать государю необходимость даровать ответственное министерство, что уже, по слухам, собственный его величества конвой перешел на сторону революционеров, что самодержавие есть фикция при существовании Государственного Совета и Думы и что лучше этой фикцией пожертвовать для общего блага».  В этот момент пришла телеграмма от ген. Алексеева, в которой он умолял Николая II для блага родины и династии немедленно объявить о назначении правительства, «пользующегося доверием страны». По утверждению Рузского, после получения этой телеграммы царь -сказал, что согласен и сейчас напишет соответствующий ответ. Командующий Северным фронтом удалился, и вскоре ему принесли текст ответной телеграммы. «Прочитав ее, — говорил Рузский, — я увидел, что там ни слова об ответственном министерстве. Телеграмма была редактирована так. После слов: „признав за благо" и т. д. стояло: „поручаю Вам [Родзянко] сформировать новый кабинет и выбрать министров, за исключением военного, морского и иностранных дел"».

Рузский счел эту уступку недостаточной. И не в смысле изъятия из свободного выбора ряда важнейших министерских постов, а в смысле отсутствия какого-либо указания на «ответственность» нового правительства. Он сказал об этом В. Н. Воейкову, который принес ему телеграмму, и тот, нехотя, ушел обратно к царю. Только в первом часу ночи, после двухчасового ожидания, Рузский был вновь вызван к Николаю II. «Там был граф Фредерике, и государь передал мне вновь составленную телеграмму, где уже было прямо сказано о даровании ответственного министерства, без ограничения военного, морского и ин. дел, и поручается Родзянко сформировать кабинет». Этот манифест предполагалось отправить в Ставку, чтобы оттуда передать на Петроград, но затем решили передать прямо в столицу Родзянко: около часу-ночи на 2 марта он будет у аппарата прямой связи в Главном ш-табе^6 Тем временем в кабинете Родзянко в Таврическом дворце началось совместное заседание членов делегации Исполнительного комитета Петроградского Совета и Временного комитета Государственной думы, а по существу и формирующегося Временного правительства. Милюков, в руки которого перешло фактическое руководство «думско-правительственным» лагерем, прекрасно понимал, что из всех выделенных им «факторов положения» (Дума, Совет, царь.) Совет является самым реальным- И соглашение между ним и.Временным комитетом является настоятельной-потребностью для обеих сторон. Немедленно было прибтуплено к обсуждению условий Петроградского Совета.

Что же увидел перед собой Милюков? Насколько можно: судить по воспоминаниям Суханова, опубликованному -тексту декларации Временного правительства и работам самого Милюкова, принесенный Стекловым первоначальный проект не очень отличался от окбнчательного текста. В нем было восемь пунктов. Первый требовал полной и немедленной амнистий по политическим и религиозным делам, второй — свободы слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих. В третьем пункте говорилось об отмене всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений. Четвертый пункт был посвящен скорейшему созыву Учредительного собрания и содержал заявление о том, что «вопрос о форме правления остается открытым». Пятый требовал замены полиции народной милицией с выборным начальством. Шестой указывал на необходимость перевыборов органов самоуправления на началах всеобщего избирательного права. В с е д ь- м о м — оговаривалось право солдат Петроградского гарнизона на невывод полков, принимавших участие в революции, из столицы. И, наконец, последний восьмой пункт снова говорил о правах солдат и требовал установления выборности командного состава армии.         "

Предъявленные требования совершенно не затрагивали социальных вопросов и вопроса о войне, во многом шли за программой кадетской партии и декларацией Прогрессивного' блока. Нельзя без улыбки читать самодовольные ремарки Суханова в его воспоминаниях: «Амнистия разумеется сама собой, Милюков, не делая активно ни шагу и лишь уступая, не счел приличным спорить против амнистии и терпел ее до конца, не очень охотно, но вполне послушно записывая... „по всем преступлениям: аграрным, военным, террористическим"».  То же самое было со вторым пунктом — политическими свободами, отменой сословных, вероисповедных ограничений и т. д. От Милюкова требовали, и он уступал».  Да и как же было не уступать! Наивные «хит-- рецы» из Исполкома требовали от Милюкова того, что, повторяем, было записано в его собственных программах, того, что он сам вчера требовал от царского правительства. Действительно, укажем для примера на милюковский проект «Программы министерства общественного доверия», написанный в середине августа 1915 года. «Амнистия лиц, осужденных за политические и религиозные преступления, возвращение с.-д. депутатов. Коренное изменение приемов управления (в том числе отмена национальных ограничений). Законодательная программа организации страны для победы. Меры для поддержания социального мира.. .»  Что же касается программы кадетской партии, то там политическим правам граждан был посвящен специальный раздел из восьми пунктов. Даже в программе октябристов декларировались гражданские свободы и отмена ограничений.

Не мудрено поэтому, что «уступавший под давлением требований» Милюков так оценивал представленный ему. проект: «За исключением п. 7, имевшего очевидно временный характер, и применения начала выборов к начальству милиции в п. 5, все остальное в этом проекте  не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи. С другой стороны, необходимо отметить, что здесь не заключалось ничего такого, что впоследствии было внесено социалистическими партиями в понимание задач революционной власти, и что послужило предметом долгих прений и неоднократных разрывов между социалистической и несоциалистической частью коалиционных кабинетов следующих составов».  Эта оценка условий Совета как очень «приемлемых» сохранилась у Милюкова на многие годы. И в своих воспоминаниях он писал о том же. «Но были и пункты существенных разногласий, — писал Милюков, — по которым завязался продолжительный спор, закончившийся соглашением только в четыре часа утра».

По каким же пунктам имел место спор? Во-первых, это был вопрос о будущей форме правления. Милюков отказывался связывать правительство обещанием не предпринимать «ничего, чтобы предопределяло будущую форму правления». Исполнительный комитет настаивал, но в конце концов уступил, и в результате была принята следующая формулировка: «Немедленная подготовка к созыву... Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны».

Эта позиция делегации Исполнительного комитета фактически означала ее согласие на то, что до Учредительного собрания Россия формально остается монархией. Совет получал свободу агитировать за республику, но вплоть до решения Учредительного собрания, монарх оставался на троне. Меньшевикам это казалось несущественным, поскольку правительство соглашалось на «свободы», но Милюков связывал с сохранением монархии определенные политические надежды.

После долгих и «кровавых» переговоров, в которых, по утверждению В. В. Шульгина, принимал участие и Керенский, делегация согласилась снять требование о выборности офицеров. Были «отредактированы» и пункты о правах солдат. «Я ограничил „пределами, допускаемыми военно-техническими условиями" осуществление солдатами гражданских свобод и отстоял „строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы", при введении равенства солдат „в пользовании общественными правами"».

Любопытен был сам ход переговоров. Наибольшую активность проявляла делегация Исполнительного комитета, вернее три ее члена: Н. Д. Соколов, Н. Н. Суханов (Гиммер) и Ю. М. Стеклов, отчего, например, В. В. Шульгин только их троих и запомнил. Со стороны правительства, переговоры вел фактически один Милюков, остальные пребывали почти все время в состоянии прострации. Керенский вбегал и выбегал, Шульгин и Энгельгардт изредка вставляли свои замечания. Милюков забрал у Стеклова лист с требованиями Исполнительного комитета и слово за словом читал его, обсуждал и снова записывал уже на новом листке своей рукой.

Неожиданностью для делегации явилось встречное требований Временного комитета выпустить от имени Совета обращение к солдатам о сохранении дисциплины и подчинении офицерам. Делегаты составили проект, но так как он показался Милюкову неудовлетворительным, тот переписал его. Любопытно, что, если декларацию будущего правительства составлял Исполком Совета, то автором воззвания Совета был один из министров. К концу этого совместного заседания, вероятно, около трех часов ночи, когда Родзянко, удовлетворенный ходом переговоров, отправился в Главный штаб для разговора с Псковом по прямому проводу, в Таврический дворец прибыл А. И. Гучков, в тот момент, когда делегация Исполнительного комитета еще не ушла. Когда Н. Д. Соколов в числе членов Чрезвычайной следственной комиссии допрашивал. Гучкова 2 августа 1917 г., они припомнили оба, что Гучков 'принял участие в обсуждении условий. «Я помню, возражал по некоторым вопросам, касающимся армии и смертной казни», — признал Гучков после долгих наводящих вопросов. О смертной казни ничего в условиях Исполкома, ни в возражениях Милюкова, как видели, не говорилось. Может быть он сам предлагал сохранить смертную казнь на фронте? Но вот о правах солдат он, очевидно, действительно возражал. В своей «Истории второй русской революции» Милюков указывает, что «возражения Гучкова по поводу уже состоявшегося соглашения побудили оставить весь вопрос открытым».  В других источниках о срыве соглашения в результате вмешательства Гучкова ничего не говорится. Вероятно, перерыв в переговорах понимался как естественная пауза, необходимая для получения одобрения от общего собрания Петроградского Совета. А члены Временного комитета, проводив делегацию Совета, решили этот вопрос для себя отдельно.

Такое предположение выглядит обоснованным в свете сообщения Суханова о том, что он через Керенского узнал, что Временный комитет еще не считал соглашение окончательным. Уже с утра 2 марта, по настоянию Родзянко, переговоры были возобновлены, и ночной эпизод с Гучковым не имел последствий для Исполкома;

Но для. .членов Временного комитета появление Гучкова создало Проблему и привело к ряду дискуссий. Во-первых, было подтверждено, включение Гучкова в правительство на пост военного министра. Он сначала возражал, противясь тому, что к обсуждег нию вопроса о составе правительства привлечет Петроградский Совет. «Для меня было неожиданностью, — показывал Гучков в Чрезвычайной следственной комиссии, — что явился при создании этой новой комбинации еще третий фактор (кроме Государственной думы и царя. — В. С.) —Исполнительный комитет р. И С. Депутатов. Это была для меня новость, но раз и с его стороны было выражено согласие на мое назначение... Повторяю: я против воли шел, особенно, когда выяснилась вся комбинация. Мне она рисовалась безнадежной. Но когда выяснилось, что я поставил бы в затруднение это новое правительство, которому едва- едва удалось составиться, я согласился на время».

Во-вторых, к этому же моменту относится знакомство ряда членов Временного правительства с приказом № 1, о котором рассказывал в своих воспоминаниях лета 1918 г. В. Н. Львов. Приказ № 1 Петроградского Совета по войскам петроградского гарнизона был выработан комиссией солдат под руководством Н. Д. Соколова после окончания общего собрания Совета 1 марта. Потом он был отредактирован и сдан в типографию. Вероятно, это произошло тогда, когда члены Исполкома уже удалились на свое заседание по выработке условий Временному комитету. Затем Соколов присоединился к прочим членам Исполкома, и, как мы знаем, участвовал в переговорах с 12 часов ночи до 4 часов утра 2 марта. Причем во время этих переговоров о приказе № 1 не было никакой речи. А затем, по-видимому, Соколов еще раз вернулся во Временный комитет Государственной думы и показал там текст приказа, о чем писал и В. Н. Львов: «Дверь в комнату, где мы сидели, отворяется и быстрыми шагами к нашему столу подходит Н. Д. Соколов — меньшевик, видный член Совета рабочих депутатов — и просит нас познакомиться с содержанием принесенной им бумаги, которую Совет, как он говорит, желал, чтобы издана была от имени Временного правительства. Это был знаменитый приказ номер первый. Соколов сел рядом с нами и принялся читать. После его прочтения Гучков немедленно заявил, что этот приказ для опубликования от имени Временного правительства немыслим и вышел из комнаты. Милюков стал убеждать Соколова в совершенной невозможности опубликования этого приказа, но доводы его оставались для понимания Соколова тщетными. Наконец, и Милюков в изнеможении встал и отошел от стола. Во все время этой сцены, я молча наблюдал, и когда Милюков отошел, я вскочил со стула и со свойственной мне горячностью закричал Соколову, что эта бумага, принесенная им, есть преступление перед родиной, ибо внесет в армию разложение. Услыхавши крики, Керенский проснулся из своей полудремы, вскочил, подбежал ко мне и закричал: „Владимир Николаевич, молчите, молчите!", затем схватил Соколова за руку, увел его быстро в другую комнату и запер за собой дверь».

Позже некоторые члены Исполкома, в частности Суханов, пытались отрицать свою причастность к составлению приказа № 1, но, не говоря уже о том, что его редактором был член Исполкома Соколов, современные историки обратили внимание на ряд фактов, свидетельствующих об участии Исполнительного комитета в его составлении. Это, во-первых, сходство положений приказа с проектом резолюции общего собрания Совета от 1 марта, во- вторых, признания сего членов Исполкома на его заседании 28 марта 1917 г. Так, Ю. М. Стеклов заявил, что приказ этот их «заставили принять представители армии», а М. И. Скобелев, хотя и признавал, что издали его «исключительно солдаты», но был утвержден Исполкомом и что с его стороны это «был стратегический ход во время самого горячего боя».

Во всяком случае, ясно, что издание подобного приказа одним махом ставило солдатские массы всего Петрограда под знамя Совета, а следовательно и под непосредственное руководство Исполнительного комитета. Отныне Совету было обеспечено многократное превосходство в вооруженной силе по сравнению с любой третьей стороной — будь то царь <с его карательными батальонами или Государственная дума с ее офицерами. И совершенно ясно, что члены Исполкома знали о приказе в момент переговоров с Временным комитетом, по раньше времени не показывали этого своего аргумента.

Приказ № 1, которым были ошарашены члены Временного комитета, был дополнен рассказом Гучкова о поездке по войскам. По его словам, власть офицеров практически исчезла, многие из них сидят под арестом, в некоторых частях прошли самосуды. Автомобиль, в котором ехал Гучков со своими помощниками, был обстрелян неизвестными солдатами, и князь Д. JI. Вяземский, ближайший соратник Гучкова по подготовке неосуществленного военного заговора, был убит. После того очевидного факта, что революционное движение в войсках пойдет под руководством Петроградского Совета, Гучков снова поставил вопрос о судьбе Николая II. «Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, — вспоминал Милюков, — что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал. Никто, кроме одпого человека: А. И. Гучкова».85 Гучков же теперь, учтя момент, предложил свой план. «Необходимость скорейшего отречения Николая II для меня была очевидпа потому, что я боялся, что в противном случае он будет низложен Советом рабочих и солдатских депутатов, и вопрос о преемственности власти будут тогда решать отдельные воинские части», — писал впоследствии Гучков.  Он заявил, что, коль скоро Родзянко не пустили к царю, необходимо предпринять еще одну попытку прорваться в Псков, и эту попытку предпримет он сам. Гучков сказал: «Будучи убежден в необходимости этого шага, я решил предпринять его во что бы то ни стало, и если мне будут даны полномочия от думского комитета, я готов сделать это за свой страх и риск, поеду, как политический деятель, как русский человек, я буду советовать и настаивать, чтобы этот шаг был сделан». К этому времени вернулся и Родзянко из Главного штаба с телеграфной лентой своего разговора по прямому проводу с генералом Рузским. Сведения из Пскова были совсем неутешительными. Рузский выразил в начале разговора сожаление, что Родзянко не смог приехать для встречи с императором, и осведомился о причинах этого. Родзянко правду не сказал, сославшись только на то, что «мой отъезд может повлечь за собой нежелательные последствия и невозможность остановить разбушевавшиеся народные страсти без личного присутствия, так как до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания». Так Родзянко сам себе подсластил пилюлю. Главнокомандующий передал затем, что царь вначале хотел поручить Родзянко составить министерство, «ответственное перед его величеством», но затем пришел к решению о даровании ответственного перед законодательными учреждениями министерства и поручает его составить тому же Родзянко. «Если желание его величества найдет в вас отклик, — продолжал Рузский, — то «проектирован манифест, который я мог бы сейчас же передать вам».

Родзянко «огласился с тем, чтобы узнать манифест, но одновременно сообщил о действительном положении дел в Петрограде, в котором, видимо, ни Рузский, ни сам император не отдавали себе отчета. Он сказал даже, что боится, как бы самому не оказаться в Петропавловской крепости вслед за арестованными царскими министрами, доложил, что предлагаемая мера уже недостаточна и встал ребром «вопрос династический» — «отречение в пользу сына при регенстве Михаила Александровича». Последовала передача текста манифеста. Его наиболее существенное место гласило: «Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на Председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всей России». Тут было и «ответственное министерство» и «министерство доверия» вместе. Если бы это было «даровано» буржуазным деятелям полтора года тому назад, даже год, даже двадцать дней! Теперь же Родзянко вынужден был заявить, что всего этого уже недостаточно. Сохранить престол Николаю II нельзя было теперь и при «ответственном министерстве».

«Вы, Николай Владимирович, — ответил Родзянко, — истерзали вконец мое и так растерзанное сердце. По тому позднему часу, в который мы ведем разговор, Вы можете себе представить, какая на мне лежит огромная работа, но, повторяю Вам, я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук; анархия достигает таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство. К сожалению, манифест запоздал, его надо было издать после моей первой телеграммы немедленно, о чем я горячо просил государя императора; время упущено и возврата нет».  Все же Родзянко не возражал, чтобы манифест был передан в Ставку, а оттуда распубликован.

Близился шестой час утра. Большинство членов Временного комитета в полном изнеможении дремали в креслах и на диванах. Лишь наиболее активные из них бодрствовали. Стало ясно, что ехать к царю просто необходимо. Предложение Гучкова в принципе было принято. А наладившийся контакт с Советом давал основания полагать, что посланцу Комитета удастся вырваться из города. Были тут и свои щекотливые проблемы, но их следовало обсудить уже утром. Пока же было решено, что Гучков поедет не один. В свидетели акта отречения будет дан ему член Государственной думы В. В. Шульгин, который с радостью согласился на это.