Царская ставка в Могилёве. Отречение Николая 2 от престола. Члены Временного комитета и Думы

 

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИИ В 1917 ГОДУ

 

 

Царская ставка в Могилёве. Отречение Николая 2 от престола. Члены Временного комитета и Думы В. Н. Львов, Н. С. Чхеидзе, М. Е. Скобеле

 

временное правительство в россии

МЕРЫ ПО СОЗДАНИЮ НОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

 

В царской Ставке в Могилеве 27 февраля стало днем большого беспокойства и тревог.  Высшие офицеры делились между собой новостями и слухами, принесенными из Петрограда. «Была, говорят, сильная стрельба у Казанского собора, много убитых со стороны полиции и среди народа, — записывал в своем дневнике официальный историограф Ставки генерал Д. Н. Дубенский. — Говорят по городу ходят бронированные автомобили. Слухи стали столь тревожны, что решено завтра 28 февраля отбыть в Петроград». У Дубенского состоялся разговор с консультантом начальника штаба Верховного главнокомандующего М. В. Алексеева по военно-судебным вопросам — профессором С. Н. Трегубовым. Тот рассказывал, что, когда он спросил Алексеева, что делается в Петрограде, главнокомандующий ответил: «Петроград в восстании». Сам Трегубов сказал: «Первое, что надо сделать, — это убить Протопопова, он ничего не делает, шарлатан».  К пятичасовому чаю Дубенский решил наведаться к генерал-адъютанту Н. И. Иванову, прикомандированному к Ставке еще 31 марта 1916 г. Иванов жил в своем уютно оборудованном вагоне прямо на вокзале станции Могилев и отказался переехать на квартиру в город. Проходя по улицам, Дубенский был поражен, когда увидел, что дворцовый комендант В. Н. Воейков, беспечно напевая, занимается благоустройством своей новой квартиры: вешает занавески, прибивает картины.

 

Между тем генерал Алексеев несколько раз совещался с императором, докладывая ему новости. О результатах этих совещаний можно узнать из письма Николая 2 Александре Федоровне: «... После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. Это, конечно, совершенно справедливо...».  Дело, следовательно, сводилось к тому, чтобы назначить нового человека над министрами, который мог бы «заставить» их работать. Такого человека нужно было срочно искать. Но случай сам привел его в кабинет царя — генерала-адъютанта Николая Иудовича Иванова.

 

У него в вагоне за чаем собрались Дубенский и лейб-медик профессор С. П. Федоров. Втроем они горячо обсуждали петроградские события и начали убеждать Иванова «поговорить с государем», чтобы послать в Петроград несколько хороших полков, «внушить действовать решительно, и дело можно еще потушить». Иванов отказывался, но в конце концов обещал. К обеду, т. е. к восьми часам вечера стало известно о происшествии с четвертой ротой Павловского полка 26 февраля, что было расценено как дурной знак. Появился Воейков, которому также была вручена ночная телеграмма Протопопова. По телеграфу были отданы распоряжения о посылке в Петроград войск, артиллерии и кавалерии. В 19 час. 6 мин. царь отправил телеграмму Александре Федоровне: «Выезжаю завтра в 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода в город. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены».  И тут Николаю доложили о том, что генерал Иванов просит его принять. Иванов находился уже одиннадцать месяцев при Ставке, куда был взят с должности командующего Юго-Западным фронтом. Этим перемещением, как говорили, он был обязан распутинской интриге. 66-летний боевой генерал фактически оказался не у дел. Лишь дважды посылали его на инспекционные поездки..

 

 

Император видел его каждый день за общим обедом, но почти: никогда не разговаривал. Иванов тяготился своим бездействием и 12 декабря просился в отставку. Царь не согласился, но обещал «подумать». С тех пор они два с половиной месяца не разговаривали. И вот теперь Иванов вновь предстал перед императором: «Я считал себя обязанным доложить тогда же... как о причинах усилившегося недовольства, так и о том, что необходимо немедленное принятие мер, которые могли бы удовлетворить разные группы народа. Доложил также и о том, что за последнее время недовольство проникло и в войска».  К неожиданности генерала, царь сказал ему, что гот назначается главнокомандующим войсками Петроградского военного округа и должен завтра же выезжать в Петроград. Туда же направляются войска из армии, на которые Иванов может опереться. Генерал говорил, что не знает этих войск, их настроений, а также предупреждал, что «в случае народных волнений» не все войска останутся на стороне правительства.

 

Николай 2, успокаивая генерала, сказал ему, что скоро будет объявлено о создании «ответственного министерства». По свидетельству Иванова,  император в этот момент уже решился пойти на известные уступки Думе. Любопытно, что совет (а может быть разрешение?) сделать этот шаг он получил от императрицы. В 11 часов 12 минут дня она отправила в Ставку первую телеграмму: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Алис», а в 1 час 30 минут — вторую: ^Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции».

 

Итак, уступки были необходимы, это поняла, наконец, даже царица. Николай II посылал в Петроград нового главнокомандующего и говорил ему, что дарует «министерство доверия». И в то же время отправлял туда войска, чтобы подавить народное движение. Уступки, как и всегда, делались лишь вынужденно и были половинчатыми и запоздалыми. Когда Дума в 1915 г. почтительно просила царя о «министерстве доверия», ей было отказано, а теперь, когда на улицах Петрограда уже победила революция и победила под лозунгом «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!», Николай II собирался «осчастливить» страну явно запоздалой уступкой.

 

Многие свидетельства говорят за то, что генерал Иванов отличался миролюбивым характером и не подходил к роли кровавого палача. Ему случилось прекращать беспорядки в Харбине, однако он добился этого только «демонстрацией силы», без единого выстрела. Он и теперь собирался не вводить войска в столицу немедленно, а, отправляясь из Ставки, приказал следовавшим на Петроград войскам, поступившим в его распоряжение, остановиться перед городом на последних станциях и высаживаться там, откуда уже походным порядком (после выяснения обстановки) добираться до Петрограда. Серьезным доводом в пользу осмотрительности было для Иванова и сообщение о том, что царь пойдет на соглашение с Думой в вопросе о правительстве. Независимо от того, как относиться к заявлениям генерала Иванова о том, что он не собирался быть карателем, заявлениям, сделанным уже после Февральской революции, нельзя не видеть, что выбор его на роль «диктатора» оказался делом случая и свидетельствовал о растерянности царя и его ближайшего окружения.

Паника в Ставке между тем нарастала. Дубенский считал назначение Иванова в Петроград запоздалым: «Уже определилось Временное правительство, заседающее в Думе под охраной войск, перешедших на сторону революционеров. Войск, верных государю, осталось меньше, чем против него. Гвардейский Литовский полк убил командира. Преображенцы убили батальонного командира Богдановича. Председатель Думы Родзянко прислал в Ставку государю телеграмму, в которой просил его прибыть немедленно в Царское Село, спасать Россию».  Примерно к этому же времени относятся переговоры царя с Советом министров и великим князем Михаилом Александровичем. В 10 час. 30 мин. вечера Алексеев сообщил последнему по прямому проводу: «Завтра государь император выезжает в Царское Село». По поводу предложения уволить всех прежних министров и поручить формирование кабинета представителю, «общественности» князю Г. Е. Львову, Алексеев от имени царя запретил производить изменения в составе министров до приезда Николая II, сообщил и о том, что 28 февраля в Петроград выедет генерал Иванов и «надежные части» с Северного и Западного фронтов." Итак, уступки — уступками, а сдаваться царь еще не собирался. Х5_одной_стороны, он, вроде бы, принимал предложение о назначении «министерства доверия». "Но "назначить Председателем Совета министров князя Львова, рекомендованного Думой, еще отказывался. Во всяком случае, не спешил согласиться. Легко представить себе, с какой радостью встретили бы в Петрограде лидеры буржуазной оппозиции известие о согласии Николая II йа назначение главой правительства лица, «Пользующегося общественным доверием», с какой быстротой переметнулись бы они от революции к правительственному лагерю. Но им было неизвестно, что царь в принципе согласился на это требование, о чем был уже осведомлен Иванов.

 

После вечернего чая, в 12 часов ночи Николай II простился с высшими офицерами и удалился к себе в сопровождении Воейкова и министра двора, графа В. Б. Фредерикса, которые вскоре вернулись и объявили, что отъезд в Царское Село назначен безотлагательно, в эту же ночь. В 0 час. 55 мин. царь принял генерала Алексеева. Затем все начали собираться и переезжать на вокзал. Готовился к отъезду и генерал Иванов в своем вагоне. Он решил еще раз утром переговорить с царем, чтобы испросить у него полномочий на то, чтобы его указания министрам (земледелия, промышленности и торговли, путей сообщения и внутренних дел) удовлетворялись «без задержек». Но тут ему сообщили, что в 2 ч. 10 мин. на вокзал прибыл и сам Николай II. Иванов тотчас прошел в его вагон и был сразу же принят. Здесь произошла вторая беседа его с императором. Генерал Иванов получил полномочия, о которых просил, причем приказание было отдано в весьма категорической форме: «Чтобы все министры исполняли требования нового главнокомандующего Петроградским военным округом беспрекословно». Царь согласился с предложением Иванова о том, чтобы не вводить новые войска в Петроград впредь «до выяснения окончательного положения дел». Кроме «гуманных» соображений здесь явно проглядывает и стремление уберечь верные войска от влияния революционных частей петроградского гарнизона.

 

«Затем, — писал Иванов, — по моему краткому напоминанию о необходимости мер для удовлетворения народа, краткий ответ Николая II утвердил меня в том, что он решил перейти к системе управления через министерство общественного доверия. Поэтому, отправляясь 28 февраля в Петроградский военный округ, я был убежден в осуществлении этой реформы».  В Царское Село в 4 часа утра отправили свитский поезд, а через час — царский. От Могилева маршрут лежал через Смоленск, Вязьму, Ржев. В Лихославле поезда должны были свернуть на Николаевскую железную дорогу. Генерал Иванов провожал царя у вагона. «Ваше величество, — сказал он, — позвольте напомнить относительно реформ». Царь ответил: «Да-да, мне только что напоминал об этом генерал Алексеев». При этом вновь были произнесены слова об «ответственном министерстве» и «министерстве доверия».  Пропустив царские поезда, Иванов сам покатил в Оршу, где отряд его был усилен, а затем по более короткому пути через Витебск, чтобы опередить царя. 1 марта в Царском Селе должны были высадиться 13 батальонов пехоты, 16 кавалерийских эскадронов и 4 батареи.

 

Литерные поезда шли вперед без задержки. В Оршу генерал Алексеев передал для Николая II телеграмму группы членов Государственного Совета, среди которых был и Гучков, с просьбой о безотлагательном даровании «министерства доверия». После этого прямая связь между литерным поездом и Могилевом прекратилась. В 3 часа дня 28 февраля царь дал телеграмму из Вязьмы, в 21 час 27 минут — из Лихославля. Целый день ушел,, таким образом, на передвижение по железной дороге. В Лихославле в свитском поезде была получена телеграмма военного министра Беляева, в которой говорилось о том, что в Петрограде создано Временное правительство с Родзянко во главе. В Бологом сообщили, что в Любань из Петрограда прибыли две роты с пулеметами, которые могут не пропустить поезда в Петроград и Царское Село, но поезда проследовали еще дальше, до Малой Вишеры. Царский поезд прибыл на эту станцию только в третьем часу ночи на 1 марта. Разбуженный Николай II согласился; «ехать до ближайшего юза», т. е. в Псков, в Ставку Северного фронта. В три часа ночи он принял Воейкова. Поезда повернули обратно и, доехав до Бологого, поехали на Псков, куда они прибыли в 7 часов 5 минут вечера 1 марта 1917 г. Все это время новых сведений почти не поступало, ожидали, что в Пскове все выяснится.

 

Что же делалось в эти часы в Пскове, где командовал Северным фронтом генерал Н. В. Рузский, по мнению Дубенского, «человек умный, спокойный, имевший большое влияние на государя»? Рузскому и доверились в этот момент и сам государь, и вся его многочисленная свита в надежде, что он что-то придумает и спасет положение. Надо сказать, что надежды эти в значительной степени были необоснованны. Генерал Рузский безусловно сохранял лояльность императору, но был настроен очень оппозиционно. Этому способствовали связи с руководителями либеральной буржуазии, общая озабоченность генерала по поводу дел на фронте и особенно в тылу, а также отдельные случаи неприязненного отношения к нему со стороны царицы и самого царя. Подробно о своих настроениях накануне Февральской революции генерал-адъютант и генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский рассказал в длительной беседе с великим князем Андреем Владимировичем 14 июня 1917 г. в Кисловодске. Великий князь добросовестно и под свежим впечатлением тут же занес рассказ Рузского в свой дневник. Петроград, говорил Рузский, подчиненный ему как командующему Северным фронтом, был для него тяжелой обузой. Постоянные нехватки в продовольствии и снабжении заставляли его отрывать необходимое от армии. После октябрьских и ноябрьских забастовок 1916 г. Рузский познакомился с положением дел на заводах и увидел, что рабочие готовятся к политической борьбе. Уже тогда он понял, что войска, размещенные в Петрограде, крайне неохотно пойдут на подавление рабочего движения, и специально предупреждал генерала Хабалова (после выделения Петроградского военного округа из подчинения Северному фронту) о том, чтобы тот не отдавал приказа об усмирении «беспорядков силой оружия», так как это может привести к «ужасным последствиям, учесть кои вперед даже нельзя».  Особое раздражение вызывал у Рузского и Протопопов. «С 24 февраля стали поступать отдельные слухи, что в Петрограде неспокойно, — продолжал Рузский, — но в чем дело и во что это вылилось, мы не знали. 26  февраля я получил от Родзянко телеграмму, где он вкратце излагал беспокойное настроение столицы и считал единственным выходом из создавшегося тяжелого положения просить государя даровать ответственное министерство. Эту телеграмму я передал государю в Ставку и прибавил от себя, как потом просил Родзянко, и свое ходатайство, считая это выходом из тяжелого положения».

 

Сохранился дневник одного из ближайших помощников Рузского, генерала В. Г. Болдырева, исполнявшего обязанности генерал-квартирмейстера Северного фронта, который позволяет уточнить, что именно добавил от себя генерал Рузский к телеграмме Родзянко. Вот что там было написано: «Рузский отправляет телеграмму государю, извещая его о получении телеграммы Родзянки, которую приказано в копии передать в Ставку. Данилов   пригласил меня переговорить по поводу этой телеграммы, мы изменили ее в двух частях, носящих характер условности. Д[анилов] говорил, что выход один — выбор 30 доверенных лиц, которые, в свою очередь, выбрали бы кандидата, которому и вручить судьбу России. Теперь важен даже не столько человек, сколько призыв к чувству народа, который помирил бы народ и с надвигающимся голодом. Все это так, но „сам" (т. е. — Николай II. — В. С.) уверен, что все это бредни, что Россия благоденствует».  Эти разговоры, конечно, нельзя назвать революционными, но и лояльными по отношению к царю их назвать нельзя. И таково было мнение высших офицеров Северного фронта, войска которого своим вмешательством могли изменить ход событий в Петрограде. Эти офицеры рассуждали так днем 27 фев- иаля, еще по существу не зная о размахе восстания в Петрограде. Дальше — больше: «Это мнение, по словам Д [анилова], разделяет и великий князь Георгий Михайлович, бывший сегодня у главнокомандующего. Верно, что нет большей слепоты у людей, которые ничего не хотят видеть.

 

Рузский исправил конец телеграммы, указав, что репрессии не достигнут цели умиротворения. Любопытно, какой последует ответ на эту историческую телеграмму. Р[узский] поступил, как велел долг; интересно, писал ли Родзянко другим главнокомандующим?»   Таким образом, если офицеры Рузского ослабили воздействие телеграммы Родзянко в смысле «условности», то сам он усилил его добавлением о ненужности репрессий. К исходу суток в штабе Северного фронта знали уже больше. Было принято к исполнению и распоряжение о посылке в Петроград пехоты и кавалерии. Генерал Болдырев задавал себе вопрос: «Учуют ли немцы, что мы на целых две дивизии ослабили себя для новой борьбы, теперь уже со своим, потерявшим и веру, и терпение, народом?».  28-го февраля в Ставке Северного фронта знали из полученных телеграмм, что весь Петроград в руках восставших, что создано Временное правительство, а отправление пехоты в Петроград «задерживается недостатком подвижного состава. Так не хотелось бы вовлекать во все это армию! За что еще хотят бороться — за призрак? Ведь кругом тайное и явное сочувствие. ..», — комментировал положение генерал Болдырев. Запись за 28 февраля кончается в его дневнике словами: «Все будет зависеть от того, что удастся сделать генералу Иванову».  И вот туда, к Пскову, и направлялись литерные поезда.

 

Еще небольшой взгляд на север, на другой берег Финского залива, в Гельсингфорс, где находилась главная база Балтийского флота. Если кто-то еще и мог, кроме Рузского, изменить положение в Петрограде быстрыми и экстренными мерами, то это был адмирал Адриан Иванович НеПенин, еще более резко настроенный по отношению к царю, чем Рузский, в его штабе свила себе гнездо целая «декабристская организация», которая склоняла постепенно адмирала на свою сторону. При получении первых известий о событиях 26 февраля в Петрограде, содержащих слово- пароль «немедленно», собрались члены Балтийского кружка кову поручается устроить совещания с общественными деятелями для обсуждения программы, выдвигаемой флотом:  1) Созыв „зав Гельсингфорсе: Черкасский, Ренгартен, Довконт, Житков. Они составили «протокол», в котором говорилось: «События приняли столь грозный оборот, что решения нужны немедленно. К. Г. Жит- конодательного корпуса" из членов Думы и Совета, исключая назначенных в середине сессии, как назначенных незаконно; 2) увольнение в отставку всех министров, за исключением военного, морского и двора и 3) назначение нового правительства, избранного законодательным корпусом при полном игнорировании придворной камарильи. Совещание должно избрать авторитетных лиц для посещения высших военных начальников на всех фронтах в целях обеспечения спокойствия во время развития действий в тылу».  Тотчас после окончания этого совещания, вечером 27 февраля, капитан второго ранга Д. Ю. Довконт отправился к адмиралу Непенину, чтобы сообщить ему о «программе флота». Забегая вперед, скажем, что, видимо, нажим этого кружка на командующего Балтийским флотом явился одной из причин, по которой адмирал Непенин первым из всех высших воинских начальников признал власть Временного комитета Думы.

 

Программа членов Балтийского кружка была радикальнее предложений генерала Данилова в Пскове (как никак они были почти «заговорщиками!»), но и она даже не ставила вопроса о свержении монархии, об Учредительном собрании. И любопытно, что второй ее пункт совпал почти буквально с теми требованиями, которые 1 марта выставил Думе сам Николай II, как об этом будет рассказано впоследствии. Гнев «декабристов» был направлен не против царя, а против «придворной камарильи», против тех темных сторон самодержавия, которые чернили и самого носителя верховной власти. Как бы то ни было оппозиционность офицеров сделала свое дело: они не стали проявлять рвения для защиты самодержавия и — тайно и явно — радовались его поражениям. Уже утром 28 февраля И. И. Ренгартен записал в своем дневнике: «Ура! Только что узнал потрясающую новость: вчера в Государственной Думе образовалось Временное правительство во главе с Родзянко, все министры в Думе, к Временному правительству примкнуло 5 гвардейских полков, о совершившемся донесено в Ставку».

 

Не обычной жизнью жил Таврический дворец в ночь на 28 февраля 1917 г. Еще накануне здесь было чинно, чисто, безлюдно, только караульные солдаты да вахтеры дремали в своих комнатах. Теперь от всего дворца в распоряжении Думы остался только кабинет Председателя Думы и несколько соседних комнат. Члены Временного комитета бодрствовали, некоторые приткнулись тут же, накрывшись шубами. Во всех остальных помещениях господствовал народ. Прежде всего это была масса солдат — с винтовками, пулеметами, стоявших, сидевших и лежавших вповалку в коридорах и залах. Перед дворцом стояла трехдюймовая пушка и много автомобилей, сюда всю ночь свозили арестованных сановников, министров, жандармов и полицейских. Здесь уже властно хозяйничал Совет рабочих и солдатских депутатов, организация, возникшая всего несколько часов назад.

 

Еще до вечернего заседания избранных на заводах депутатов 27 февраля Временный исполнительный комитет Совета сформировал «повстанческий штаб» и продовольственную комиссию. Затем состоялось первое заседание Совета, на котором был избран Исполнительный комитет Совета. В 4 часа утра Исполнительный комитет принял постановления: об организации «районных комитетов» (для чего выделил 10 эмиссаров) и организации рабочей милиции. «Повстанческий штаб» вскоре был преобразован в военную комиссию.  Утром 28 февраля вышел первый номер «Известий» Петроградского Совета рабочих депутатов, где было напечатано его воззвание, принятое на вечернем заседании 27 февраля. В нем кратко излагались события революции, отмечалась роль солдат, которые «не хотели идти против народа». Совет призывал: «Борьба еще продолжается; она должна быть доведена до конца. Старая власть должна быть окончательно низвергнута и уступить место народному правлению. В этом спасение России». Для успешного завершения борьбы «в интересах демократии» провозглашалась необходимость создания «собственной властной организации» народа, которой и должен был стать образовавшийся 27 февраля Совет рабочих депутатов. Задачей Совета объявлялась «организация народных сил и борьба за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в России». Петроградский Совет звал рабочих и солдат: «Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего равного, прямого и тайного избирательного права».  Все это явилось крайне неприятной неожиданностью для руководителей Временного комитета Думы. В то время как они ни словом не обмолвились о переменах политического строя страны; говоря лишь о создании «правительства доверия», в воззвании Совета выставлялись требования упрочения политической свободы, «народного правления» и созыва Учредительного собрания. Совет заявлял о своих правах говорить от имени «демократий». Если вчера членам Думы казалось, что они стоят одни против разбушевавшейся народной стихии, анархической, лишенной разумного руководства, то уже в ночь на 28-е оказалось, что у этой «стихии» есть своя голова, своя воля и своя сила. И с этой силой необходимо было считаться. Но нока обе организации сосуществовали в Таврическом дворце, ночти не делая нопыток к сближению. Каждая энергично отвоевывала себе сферу влияния, укрен- ляла свои нозиции.

 

Деятельность Временного комитета Думы имела 28 февраля 1917 г. как бы две стороны. Одна была внешняя — шумная, сильно смахивающая на парад или торжественный нраздник. Другая — менее заметная, но более важная. Первая была нанрав- лена на успокоение народа и нрямое воздействие на солдатскую массу. Вторая — на то, чтобы бюрократический аннарат правительственной власти, который стал давать неребои с вечера 26 февраля, снова заработал. Остановимся сначала несколько нодробнее на внешней стороне деятельности Временного комитета и отдельных его членов. Милюков вспоминал: «На следующий день, 28 февраля положение окончательно выяснилось. Мы были нобедителями. Но кто — мы? Масса не разбиралась. Дума как ыомещениё — или Дума как "учреждение? Родзянко хотел нонимать это, конечно, в последнем смысле и уже чувствовал себя главой и вождем свершившегося... Действительно, весь день 28 февраля был торжеством Государственной Думы как таковой. К Таврическому дворцу шли уже в нолном составе нолки, перешедшие на сторону Государственной Думы с изъявлениями своего нодчинения Государственной Думе. Навстречу им выходил Председатель Думы, нравда, чередовавшийся с денутатами, из числа которых на мою долю вынала весьма значительная часть этих торжественных нриемов и соответственных речей». 

 

Эти речи, скажем от себя, заслуживают нристального внимания, нескольку в них была выражена самая нервая программа тех людей, которые считали себя уже стоящими у государственной власти. Родзянко выстунал в этот день, как можно судить но газетным отчетам, четыре раза: неред юнкерами Михайловского артиллерийского училища, неред Преображенским нолком и 9-м запасным кавалерийским. Все речи были примерно одинаковы и содержали следующие тезисы: 1) Благодарность за нри- бытие полка к Думе, которая решила восстановить норядок, и выражение надежды, что солдаты в этом номогут. 2) Призыв слушаться офицеров, которые дурному не научат и будут распоряжаться в согласии с Думой. 3) Вера в величие и победу России, «Святой Руси», «матушки-Руси», которой не посрамят «православные воины», 4) Уверенность в том, что армия поможет «организовать власть», которой бы доверяла страна,

 

В тактическом смысле наиболее важными были пункты о восстановлении порядка и выполнении приказов офицеров. Но нельзя не видеть и того, что именно в этих речах закладывались основы легенды о «руководящей роли» Думы в революции и в создании новой власти. Эта претензия отражала взгляды Родзянко, но она вовсе не чужда была и Милюкову. В газетных сообщениях имеются сведения о двух выступлениях его перед солдатами в этот день, С утра 28 февраля к Милюкову явилась делегация от офицеров 1 запасного пехотного полка, размещавшегося в казармах у моста Петра Великого (Охтинского) на Новочеркасском проспекте. Офицеры приглашали кадетского лидера для выступления перед солдатами. «Я поехал, — вспоминал впоследствии Милюков, — Меня поместили на вышке, кругом которой столпился весь полк. Мне пришлось кричать сверху, чтобы меня могли услышать. Я поздравил полк с победой, но прибавил, что предстоит ее еще закрепить, что для этого необходимо сохранить единение с офицерами, без которого они рассыпятся в пыль, и воздержаться от всяких праздничных увлечений, Наш праздник — впереди. Прием был самый горячий, и офицеры остались довольны», «Конечно, — скромно добавляет Милюков, — тут действовала не столько моя речь, сколько факт прибытия к полку видного члена Государственной Думы». Но дело не только в факте. Газетный отчет показывает, что Милюков и сам прибегал к использованию знамени Думы. Во-первых, он приветствовал офицеров и сказал им, что «в настоящий момент есть единственная власть, которую все должны слушать,— это Временный комитет Государственной Думы, Двоевластия быть не может»,  Задача комитета, по мнению оратора,— восстановить порядок и организовать власть, выпавшую из рук старого правительства. Для выполнения этой цели комитет нуждается в организованной военной силе. Офицеры заверили его в полной готовности подчиняться Временному комитету и «лицу, заведующему военной частью комитета». После этого Милюкова и проводили на плац к солдатам.

 

Перед ними он начал с призыва быть вместе с офицерами, которые «пойдут рука об руку с Государственной Думой», повиноваться он призывал «члену Государственной Думы» — полковнику Энгельгардту. Восстановление и поддержание порядка позволят, утверждал Милюков, «разделаться с немцем внешним и покончить с немцем внутренним».  Так что особой разницы между его выступлением и выступлениями Родзянко не видно. «Фикцию победы Государственной думы», в поддержании которой Милюков в своих воспоминаниях обвинял Родзянко, развивал ион сам. Вторая речь Милюкова (перед гренадерами) содержала все те же элементы и те же ссылки на авторитет Думы. Противоречия, которые существовали между двумя самыми влиятельными членами Временного комитета внешне не были заметны, оба они выступали в этот день единым фронтом. И даже Керенский в своих речах старался идти с ними в ногу. Он, конечно, обращался к солдатам со словами «товарищи!», а не «православные воины», брал клятву с юнкеров Михайловского училища, что «Россия будет свободна», обещал, что старый варварский строй падет безвозвратно, но в то же время говорил о необходимости «в три дня создать полное спокойствие в городе», .призывал к полному единению солдат и офицеров, убеждал последних быть «старшими товарищами солдат».

 

Во время выступлений Родзянко перед Таврическим дворцом рядом с ним стояли и другие члены Временного комитета и Думы: В. Н. Львов, Н. С. Чхеидзе, М. Е. Скобелев. Некоторые из них тоже выступали с речами. Но вот что симптоматично. 28 февраля на ступенях Таврического дворца и в Екатерининском зале появился и А. И. Гучков, формально — член Государственного Совета, а не Думы. В последние дни перед революцией Гучков находился под пристальным наблюдением агентов охранки. Филера регулярно сообщали, что делает Гучков, куда ходит, с кем встречается. Так, в справке департамента полиции от 15 февраля 1917 г. он назван в числе частых посетителей английского посла Д. Бьюкенена. В. Я. Лаверычев весьма обоснованно предположил, что утверждение Бьюкенена, встречающееся в его мемуарах, о том, что «перед пасхой должна произойти революция», ведет, вероятно, свое происхождение от конфиденциальных бесед с Гучковым.  После начала работы законодательных учреждений 14 февраля 1917 г. Гучков привлек внимание к своей особе выотуплением в Государственном Совете в обосновании запроса 35 членов Совета по продовольственному вопросу 20 февраля. За это «Земщина» (22 и 26 февраля) назвала его «неусыпным Ка- тоном из Замоскворечья».

 

Но сей неусыпный Катон все-таки упустил наиболее удобный момент для своего заговора,  не распознал и начало народной революции. Вечером 25 февраля он участвовал в заседании, проходившем у него «дома» — в Центральном военно-промышленном комитете, куда собрались Керенский, Скобелев и 30 районных работников меньшевиков и эсеров. Совещание обсудило вопрос о возможности использования продовольственных беспорядков для выступления в пользу программы блока Думы. 26 и 27 февраля А. И. Гучков занял выжидательную позицию. Солдатское восстание, вспыхнувшее утром 27 февраля, представлялось ему обреченным на неудачу. Об этом можно судить из следующего места его воспоминаний: «Когда вспыхнул в Петербурге уличный бунт, казалось, что его легко подавить военными мерами, а затем приступить к реформам, в которых ощущалась потребность».36 Это свое представление он проверял в личных беседах с генералом Занкевичем, помощником Хабалова, которому звонил 27 февраля. Лишь на следующее утро он убедился в том, что, пожалуй, подавить «бунт» правительству теми силами, которые у него остались — а их практически и не было — не удастся. Тогда-то Гучков и поспешил в Думу, чтобы не опоздать. Его деятельная натура проявила себя до этого только в составлении упоминавшегося выше специального письма, которое в ночь на 28 февраля отправили 22 члена Государственного Совета в Ставку. В письме революция объявлялась «народной смутой стихийной силы». Члены Государственного Совета верноподданно умоляли императора уволить в отставку старое правительство, которое бессильно справиться с «грозным положением». «Мы почитаем последним и единственным средством, — говорилось в письме, — решительное изменение Вашим императорским величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего Совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить вам, государь, на утверждение список нового кабинета, способного управлять страной в полном согласии с народным представительством».37 Эта телеграмма застала царя в пути. Она имела значение как программа той части членов Государственного Совета, которая примыкала к Прогрессивному блоку. Легко заметить, что эта программа, особенно в пункте о характере «министерства доверия» совпадала с точкой зрения Родзянко, а не Милюкова. Вот почему Гучков присоединился утром к первому, а не к последнему. Но он пока только демонстрировал свое единение, не раскрывая рта перед солдатами, он лишь подписывался под тем, что говорил Родзянко.

 

Как уже говорилось выше, Гучков не был избран в 4 Думу, и поэтому не имел никакого права войти в ее Временный комитет. Но комитет, надо думать, при активной помощи Родзянко, сам привлек его к своей работе. Учитывая «связи» Гучкова с военными, комитет включил его в состав образуемой Военной комиссии Думы. Его энергия, наконец, «пробудилась» и получила для себя первое применение.

 

 

К содержанию: ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

 

Смотрите также:

 

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО. Законодательная политика.  что такое временное правительство

 

Отречение от престола Николая...  Петроградский Совет и Временное правительство

 

Временное правительство Львова  Судебная политика Временного правительства 1917

 

Двуглавый орел герб Временного правительства  Упразднение полиции после Февральской революции.

 

Петроград. Петроградский Совет и Временное правительство.

 

Последние добавления:

 

Отложения ордовика и силура   Образование нефти и природного газа  Политическая экономия   золотодобыча   Археоастрономия