ПУТИ РАЗВИТИЯ ХОЛОПСТВА В 16 веке

ДОБРОВОЛЬНАЯ СЛУЖБА. Кто такие добровольные холопы, безкрепостные люди

Добровольная служба не была еще предметом специального рассмотрения. Чаще всего этот социальный институт лишь упоминается в связи с анализом отдельных указов второй половины XVI в., прежде всего указа 11 октября 1555 г.

Следует отметить, пожалуй, только работу Б. Д. Грекова, где предпринимается попытка дать целостную, хотя и предельно лаконичную характеристику добровольного холопства. По его мнению, «приблизительно в XV—XVI вв. создается особая характерная прослойка холопов — „добровольные холопы", под которыми разумеются слуги, работающие у своих хозяев без оформления через документ».  Признавая добровольную службу разновидностью холопства с самого начала ее существования, Б. Д. Греков в явном противоречии с этим упрекает М. Ф. Владимирского-Бу- данова, увидевшего в указе 1555 г. отказ от поддержки добровольного холопства, причем упрек сделан на том единственном основании, что «указ ни о каких холопах не говорит, а говорит о свободных слугах».

Непоследовательность позиции Б. Д. Грекова объясняется, возможно, социальной оценкой добровольной службы, даваемой автором: с его точки зрения, добровольный холоп — наемный слуга, наемный человек, вольный наемный работник.  В качестве вольных наймитов вслед за Б. Д. Грековым определял добровольных холопов и Д. П. Маковский, считавший даже, что найм носил капиталистический характер.

Это мнение о социальной природе добровольной службы как будто бы закрепилось в нашей исторической литературе; во всяком случае оно не вызвало возражений. А между тем приравнивание добровольной службы к вольному найму базируется по существу на двух терминологических аргументах и вытекающем из них, а также из законодательства представлении о правовой основе функционирования института: термин «добровольный» понимается как «вольный» в прямом его значении, т. е. в отношении лица, не связанного никакой зависимостью; отсутствие в быту и в законодательной практике до 90-х годов XVI в. термина «холоп» применительно к добровольной службе; указ 1555 г. не отвергает права добровольного человека покинуть работодателя в любое время и без всяких предварительных условий.

Поскольку недостаточность этой системы аргументации очевидна, для ее подкрепления обычно приводятся многочисленные и не вызывающие сомнений факты, свидетельствующие о приме нении наемного труда в XVI в. Однако лишь анализ всего круга источников, непосредственно относящихся к добровольной службе, в сопоставлении с материалами, характеризующими наемный труд в XVI в., а не подмена одних другими или их смешение может хотя бы в некоторой степени прояснить вопрос. Следует признать при этом, что сведения о добровольной службе, относящиеся к периоду до 50-х годов, отрывочны и случайны.

В частности, можно указать на единичные упоминания о ней в духовных грамотах. Так, еще в 1507—1515 гг. в духовной Дмитрия Константиновича Хворостина фигурирует «добровольная жонка» с сыном: «А что у меня служила добровольна жонка Дарьица Тимохина дочь Расллатина с своим сыном с Ывашком с паробком, и прикажыцики мои их наделят по списку же».

Д. П. Маковский, приведя это известие, без какой-либо аргументации катешрично определяет «добровольную жонку» батрачкой, работавшей по найму.  Однако столь лапидарное упоминание в источнике само по себе не дает основания ни для такого, ни для какого-либо иного суждения. И все же некоторые обстоятельства необходимо отметить.

Обычай наделять отпускаемых на волю холопов различными предметами домашнего обихода, зерном, коровами, лошадьми и деньгами хорошо известен. В то же время нам не встречались случаи наделения наемных людей. Отсутствие подобных известий, конечно, не решает вопрос. Однако без внимания Д. П. Маковского осталось распоряжение завещателя наделить «добровольную жонку» после его смерти «по списку» вместе с полными холопами. Примечательно также и то, что завещательное распоряжение сделано в безусловной форме. Следовательно, завещатель даже и не допускает мысли о возможности ухода «жонки» от него до его смерти, т. е. до практической реализации духовной.

Таким образом, можно констатировать, что в данном случае добровольная служба фигурирует в одном ряду с холопьей и является формой отношений с господином, достаточно прочной и длительной.

В 1553/54 г. была оформлена духовная Ивана Истомина сына Курчева, которая проливает некоторый свет на возможный характер отношений между холоповладельцами и людьми, служившими без крепости: «А что людей моих, чем отец и мати наша благословила и пожаловали, по памети отца нашего духовной моя половина полных и докладных и кабальных и безкрепостных отпустить (разрядка наша, — В. Я.)».  «Безкрепостные люди» — термин, являющийся синонимом термина «добровольные люди». Об этом свидетельствует выражение указа 1555 г.: «... которые люди учнут у кого служити добровольно бес крепости. . .».  Учитывая это, необходимо обратить внимание прежде всего на то> что люди, служившие без крепости и отпускаемые теперь на волю, достались холоповладельцу по наследству, т. е. находились в на- следственной зависимости. Следовательно, и отпуск их на волю в данном случае на практике был делом, всецело зависящим от господина, который не обязательно должен был отпускать их по духовной, а мог поступить по примеру своего отца. Ведь «безкре- постные» люди разделили здесь судьбу холопов полных, докладных и кабальных так же, как в цитированной выше отпускной Д. К. Хворостинина «добровольная жонка» разделила судьбу полных холопов.

Вытекает ли из приведенных примеров вывод, что правовой статус добровольной службы непременно предусматривал в это время наследственную зависимость и отвергал право добровольного человека покинуть своего господина? По нашему мнению, ответить на этот вопрос утвердительно не представляется возможным. Но несомненно в этих случаях в них отразилась одна из тенденций, действующих в период складывания стихийно возникшего социального института.

В памятниках общественной мысли середины XVI в. отчетливо проступает противоположная тенденция. Так, Сильвестр в «Послании и наказании от отца к сыну» писал об освобождении им своих холопов и отметил, что «ныне домочадцы наши все свободны» живут у нас по своей воли».

Пересветов также отдавал явное предпочтение добровольной службе при резко отрицательном отношении к холопству полному, докладному и кабальному: «Да Магмет-салтан, турской: царь, уставил иным царем после собя от тех лет и до сих лет, а во всем царстве дал волно служити у велмож своих, кому ни буди. А не велел их прикабаливати, ни прихолопити, а служити им доброволно... Да велел пред собя книги принести полныя и докладныя, да велел их огнем пожещи».

Наконец, Матвей Башкин, выражая возмущение тем, что «у нас де на иных и кабалы, на иных беглыя, а на иных наряд- ныя, а на иных полныя», на практике перевел своих холопов на положение добровольных послужильцев: «А я де благодарю бога моего, у меня де, что было кабал, полных, то де есми все изодрал» да держу де, государь, своих доброволно».

Приведенные здесь высказывания против холопства, разумеется, широко известны и не один раз цитировались, вызвав даже полемику по вопросу о причинах антихолопской позиции.

На альтернативу же холопству, предлагаемую этими деятелями XVI в., отнюдь не во всем являвшимися единомышленниками, не было обращено должного внимания. Обычно без какой-либо аргументации указывается, что, отдавая предпочтение добровольной службе, все они имели в виду работу по найму." Однако подобное утверждение требует специального предварительного анализа. Пока же можно констатировать лишь несомненный факт выдвижения в общественно-политической мысли середины XVI в. в качестве альтернативы холопству формы отношений между работодателями и работниками, получившей название добровольной службы.

Контекст приведенных высказываний совершенно определенно свидетельствует о противопоставлении здесь добровольной службы различным, по существу всем, видам холопства. Это обстоятельство наталкивает на весьма вероятное предположение, что добровольная служба, по мысли ее сторонников и пропагандистов, лишена отрицательных, с их точки зрения, черт холопства — наследственности неволи, неограниченности права холо- повладельцев распоряжаться холопами (продажа, дарение, передача в качестве приданого и т. д.), отсутствия у холопов права (полные, старинные) или возможности (кабальные) покинуть своего господина.

Тот же взгляд на добровольную службу нашел отражение в правой грамоте 1530 г., которая дает решение по делу между Данилой Федоровым сыном Скобельцыным и бежавшим от него Микитой Ивановым сыном. Данила Скобельцын утверждал, что «тот Микитка, холоп его по ключю, держал у него ключ, сидел в Кулибакине, и он от него збежал». Микитка же «сказал, что ему не холоп, и у него не служивал, и ключа не держивал, и не бегивал, послужил у них добровольно, как оне были з братьею о одном месте, и как оне поделилися, и он бых прочь отошел». Поскольку «слались на правду, и правда сказала в ыщеины речи», дело было решено в пользу господина, «а ответчика Микитку Иванова сына» «боярин и намесник наугородцкой князь Михаило Васильевич» «обинил да велел его выдать по ключю в холопи».

В данном случае представляет интерес не только позиция Микитки, твердо стоявшего на том, что добровольная служба не является холопством, почему и прервать ее можно в любой момент, но и властей, которые, судя по формулировке судебного решения, придерживались той же точки зрения и не выдали бы холопа Скобельцыну, если бы в ходе судебного разбирательства оказалось, что он не докладной холоп, а служил добровольно.

Но если сущность добровольной службы в приведенных выше высказываниях против холопства и в правой грамоте была уловлена правильно, то как это согласуется с зафиксированными в цитированных выше духовных грамотах передачей добровольных людей по наследству, наделением их вместе с холопами и вообще распоряжениями завещателей об их судьбе в одном ряду с холопами разных категорий? Полагаем, что такая абсолютная на первый взгляд несовместимость черт, характеризующих добровольную службу и выявляющихся из различных источников, отражает противоречивость функционирования самого института в период его возникновения и складывания при полном отсутствии государственной регламентации.

И действительно, в условиях, когда детально было разработано право по холопьему вопросу, а традиции отношений между холоповладелэдами и холопами имели многовековую историю, любая форма отношений между работодателями и работниками, даже внешне похожая на холопство, очень быстро на практике приобретала характер холопства. В частности, уже сам факт службы во дворе господина (а добровольные люди предстают прежде всего как служащие именно там), согласно обычаю, воспринимался, очевидно, не только как свидетельство холопской зависимости, но и как ее источник. Нет ничего удивительного поэтому в том, что добровольный послужилец оказывался переданным по наследству, отпущенным на волю, наделенным всякий раз вместе с холопами.

У судебных властей неопределенный правовой статус добровольной службы также мог вызвать трудности при решении спорных дел. Чем, в частности, должны были бы они руководствоваться в случае бегства «безкрепостных» людей Ивана Кур- чева, переданных ему отцом по духовной?   Если следовать логике Сильвестра, И. Пересветова и Матвея Башкина, судьям ничего другого не оставалось делать, кроме как отказать Ивану Курчеву в иске, потому что служба здесь добровольная, бескрепостная, а добровольные люди могут в любой момент покинуть своего господина. Но тот же Иван Курчев, по-видимому, легко мог выставить свидетелей, которые подтвердили бы наследственный характер неволи бескрепостных людей, не говоря уже о возможности предъявления им духовной грамоты отца, и тогда судьи должны были бы поступить с этими людьми, как с беглыми старинными.

Хотя такая ситуация вполне вероятна и судебные власти могли (но не обязательно) решить этот конфликт в пользу холо- повладельца, у холоповладельцев все же не было законных оснований задерживать у себя добровольных людей, пожелавших их покинуть. Иначе они не прибегали бы в целях закрепления за собой добровольных людей к ложным искам о краже имущества («он его не хотя от себя отпустите да на нем ищет сносу») —- приему, описанному в указе от 11 октября 1555 г.

О том, что прикрепление добровольного человека к личности господина, получившее распространение в первой половине XVI в., не было санкционировано законодательно, в некоторой 'степени свидетельствует судебное решение 1543 г. по делу между Микитой Секириным и Ивашкой Есиповым сыном. Микита Се- кирин «искал на Ивашке Есипове сыне, да на его жене Ириницы, да на их детех ... холопства и сносу трехнатцати рублев». Ивавдка же «в сносе и в побеге винился», но своего холопства не признал, а «сказал, что он у Микиты служил доброволно». Разбиравшие дело бояре и наместник «исщею ... оправили, а отвес- шика ... обвинили и выдали его Ивашка в сносе в трехнатцати рублех до искупа головою».

То обстоятельство, что добровольный человек был выдан господину только «в сносе» и потому «до искупа», а не «в сносе и в холопстве», дает основание предполагать, что если бы факт кражи не был установлен, господину не вернули бы его человека, мотивируя это добровольностью службы.

На практике, очевидно, отношения между добровольными людьми и господами, во всяком случае на стадии складывания института, определялись конкретными обстоятельствами и условиями и колебались в диапазоне между относительной свободой добровольных людей, ограниченной их службой во дворе господина вместе с холопами и выполнением одних с ними обязанностей, и зависимостью холопского типа с возможной передачей добровольных людей по наследству, отпуском на волю по духовным и наделением движимым имуществом.

Власти очень рано проявили неодобрительное отношение к добровольной службе, правда первоначально лишь к некоторым ее формам, отличающимся от других форм своим возникновением. Уже в Судебнике 1550 г. могут быть обнаружены в зародыше некоторые тенденции последующей политики московских властей в этом вопросе. Имеем в виду ст. 82: «А кто займет сколке денег в рост, и тем людем у них не служити ни у кого, жити им собе, а на денги рост давати им. А кто даст денег в заем, да того человека станет дръжати у собя, и збежит у него тот человек покрадчи, и что снесет, то у него пропало, и по кабале денег лишен».

Б. А. Романов считает, что наиболее правильно рассматривать ст. 82 как постановление, имеющее целью «поощрение покупателя к закрепощению человека путем служилой кабалы во Что бы то ни стало», так как составитель «озабочен именно тем, чтобы держащий у себя во дворе своего должника впредь оказывал решительное предпочтение кабале служилой перед кабалой ростовой».  Б. А. Романов основывает свой анализ на рассмотрении той ситуации, которую имел в виду составитель Судебника, и задается вопросом: «Каково было отношение суда — до Судебника — к описанной в ст. 82 ее развязке?». «В поисках рабочих рук,— пишет Б. А. Романов, — кредитор в данный момент не мог найти их на иных условиях, как ростовая кабала; вступивший в долговое обязательство не был в таком ультимативном положении, чтобы согласиться надеть на себя петлю служилой кабалы...

Таково было соотношение сил в момент заключения сделки, создавшее положение весьма неустойчивого равновесия». При этом «в ст. 82 нет и намека» на «насильственное удержание кредитором своего должника: пользуясь терминологией Татищева, это было добровольное проживание „по приятству", а „не холопство"». Однако, когда «должник исчезал со двора „покрадчи", с житейской точки зрения (не формальной) это казалось „бегством" даже составителю Судебника 1550 г.», и поэтому «любой судья — до Судебника 1550 г. — судил бежавшего как татя и вернул бы его кредитору как недобросовестного должника „до искупа". Теперь статья 82 решительно отвергает это: сам виноват, не держи холопа без крепости».  Эти последние наблюдения Б. А. Романова имеют для нас особую ценность: здесь показано, во-первых, что составитель Судебника в противоположность сложившейся ранее практике квалифицировал отношения между кредитором и заемщиком (по ростовой кабале) в случае службы последнего в хозяйстве кредитора в качестве одной из форм добровольной службы — зависимости, которая позднее стала называться добровольным холопством (недаром Б. А. Романов сопоставил ст. 82 Судебника с указом от 7 марта 1607 г. о добровольном холопстве и ст. 17 главы XX Соборного уложения 1649 г., посвященной тому же сюжету),  а сумму займа —как оплату за такую службу и, во- вторых, что законодатель весьма неодобрительно относился по крайней мере к данной форме добровольной службы.

Вскоре власти обратили внимание еще на одну форму добровольной службы, возникающей в результате отпуска на волю холопов, которые и после этого формального акта продолжали служить у выдавших им отпускные холоповладельцев. Имеем в виду два указа о холопьих отпускных, принятые в 50-х годах XVI в. 

Оба эти указа возникли в связи с трудностями при практической реализации ст. 77 Судебника 1550 г., которой вводился новый порядок оформления холопьих отпускных. По строгому смыслу обоих указов здесь речь идет только о старых отпускных, т. е. данных до Судебника 1550 г., следовательно, без соблюдения недавно, введенной новой процедуры их оформления, и формулируется единая норма: «у того государя» (первый указ) или «по старым крепостям у своих государей» (второй указ), дававших отпускные еще до царского Судебника, служить нельзя.

Отличие же второго указа от первого состоит в том, что, как верно отметила Р. Б. Мюллер, в первом указе отсутствуют санкции за нарушение этого правила, а во втором — приравниваются старые незарегистрированные отпускные, выданные до Судебника, к новым, зарегистрированным в соответствии с Судебником, и вводится санкция за нарушение первого указа посредством аннулирования отпускной, если холоп, получивший ее, продолжает служить у старого государя.

Трудно, однако, объяснить, почему запрещение холопам, имевшим уже на руках выданные отпускные, служить у прежних хо- лоповладельцев, касалось лишь той части холопов, которая получила эти отпускные до Судебника, хотя указы сформулированы именно таким образом. Скорее можно предположить, что здесь имеет место неудачная редакция закона, которая выражается и в других его несообразностях. Поэтому нам представляется, что И. И. Смирнов был прав, когда распространил действие этих указов «и на новые отпускные, „с боярского доклада"».

Если дело обстоит именно так, в указах о холопьих отпускных сформулирована норма, направленная против одной из форм добровольной службы, — обстоятельство, странным образом ускользавшее от внимания исследователей. И действительно, кем как ни находящимся на добровольной службе, бескрепостным человеком являлся холоп, отпущенный на волю, но продолжавший служить у прежнего владельца. Более того, тут возникает ситуация, аналогичная той, которая сложилась в хозяйствах Сильвестра и Матвея Башкина, переведших своих бывших холопов на положение добровольных людей.

Отметим при этом, что ни в ст. 82 Судебника 1550 г., ни в указах о холопьих отпускных добровольная служба даже не названа, но уже в них, по существу, ведется наступление против некоторых ее форм.

Лишь в указе от 11 октября 1555 г. впервые в законодательстве появляются термины «добровольная служба», «добровольный человек», и только этот указ внес в положение людей, находившихся на добровольной службе, элемент регламентации.111 Указ 11 октября 1555 г. дает* таким образом, прочное основание для суждений об отношении центральных властей к добровольной службе в целом.

Указом безусловно запрещалось задерживать людей, которые служили у кого-либо «добровольно бес крепости». Составитель указа имел, очевидно, основания подозревать господ в возможности предъявления покинувшим их людям, служившим без крепости, ложных исков о краже имущества с одной только целью — вернуть и закрепить их за собой раз и навсегда. Однако власти отказывались теперь разбираться в обоснованности подобных обвинений, фактически квалифицируя казус с ложными исками как частный случай, и решали проблему в целом — по образцу ст. 82 Судебника 1550 г.

Как в ст. 82 бежавший со двора господина человек, связанный документально с хозяином лишь ростовой кабалой и хотя бы совершивший кражу, признавался свободным и не привлекался к ответственности, так и по указу уход человека, служившего без крепости, не влек за собой никаких санкций, а иски о краже господского имущества оставлялись без внимания во всех случаях и вне зависимости от степени обоснованности таких обвинений. В указе 1555 г. дается и развернутая мотивировка подобного решения: «...то и у себя потерял того для, что доброволному человеку верил и у себя его держал бес крепости». И если ст. 82 нагоняла страх на заимодавца,  вынуждая его крепить фактически добровольных людей, связанных с ним лишь ростовой кабалой, то и составитель указа 1555 г. также был озабочен не столько тем, чтобы обеспечить свободу «добровольному человеку», сколько стремлением стимулировать господ к взятию каких-либо крепостей на поступающих к ним в службу людей посредством отказа в правовой защите и угрозы систематического и уголовно не преследуемого обворовывания людьми, служившими без крепости, дворов холоповладельцев.

Сопоставление указа 1555 г. с цитированной выше правой грамотой 1543 г. по делу между Микитой Секириным и добровольным человеком Ивашкой Есиповым (см. с. 33) свидетельствует о новаторском характере указа. И действительно, в правой грамоте 1543 г. добровольный человек, обвиненный в краже его господином, был выдан «в сносе ... до искупа головою»,  тогда как указ 1555 г. вовсе запрещал впредь принимать к производству дела, возбуждаемые холоповладельцами, о краже имущества добровольными людьми.

Принятие указа 1555 г. может служить симптомом количественного роста института добровольной службы даже по сравнению с 1550 г. и вместе с тем намечающейся тенденции к закрепощению различных свободных и полусвободных категорий населения. Так или иначе, но между ст. 82 Судебника 1550 г. и указом 1555 г. обнаруживается безусловная общность и в ситуации, которая в них рассматривается (уход или бегство человека, чья зависимость не закреплена документально), и в осложняющих эту ситуацию обстоятельствах (кража господского имущества), и, наконец, в предписаниях обоих памятников (признание такого ухода законным даже и при краже) независимо от того, что в ст. 82 речь идет фактически об одной разновидности добровольной службы (когда господина покинул человек, чья формальная связь с ним ограничивалась лишь ростовой кабалой, и именно служба по ростовой кабале теперь опорочивалась), а в указе 1555 г. — о добровольной службе в целом (в борьбе с которой теперь были применены те же меры, что и к службе по ростовой кабале). Таким образом, можно констатировать, что неодобрительное отношение к добровольной службе в той ее форме, которая явилась предметом рассмотрения в ст. 82 Судебника 1550 г., переросло к 1555 г. в отрицательное отношение к добровольной службе вообще. Следовательно, в середине XVI в. наметились два отношения к добровольной службе как к альтернативе холопства; положительное — со стороны таких деятелей господствующего класса, как Сильвестр, И. Пересветов, Матвей Башкин, и отрицательное — со стороны властей.

Необходимо отметить, что между двумя рассмотренными законодательными памятниками имеется одно, на первый взгляд малозначительное, но весьма симптоматичное, терминологическое различие. В ст. 82 исчезновение должника со двора господина «покрадчи» квалифицируется, «с житейской точки зрения», по- старому как бегство («збежит у него тот человек покрадчи»), хотя сама ст. 82 «решительно отвергает»   такой подход и, оставляя такое бегство без внимания, фактически признает его законным. Другое дело указ 1555 г. Пяти лет оказалось вполне достаточно, чтобы новаторство ст. 82 было осознано самими законодателями, и потому они в указе 1555 г. не допускают случайной оговорки и вместо бытового термина «збежит» вводят определенный, юридически точный оборот, соответствующий смыслу самой нормы: «.. .а пойдут от них прочь с отказом или без отказу».

В. О. Ключевский, а вслед за ним Б. Д. Греков придерживались другой точки зрения при оценке указа 1555 г. В. О. Ключевский, в частности, видел смысл указа только в предоставлении возможности добровольному слуге уйти, когда он хотел, и в отрицании права у хозяина искать на нем сноса.  Б. Д. Греков также считал, что «закон 1555 г. ... отвечает только на один, но, по- видимому, наиболее часто встречающийся в практике случай, когда хозяин хотел удержать у себя вольного работника, имеющего полное йраво уйти от хозяина».  Б. Д. Греков при этом не склонен был «согласиться с мнением некоторых ученых, которые видят в законе 1555 г. свидетельство отрицательного отношения власти к добровольной службе».  Однако ни В. О. Ключевский, ни Б. Д. Греков даже не попытались объяснить, почему в указе 1555 г. нет различия между ложными исками о краже господского имущества и исками, имеющими реальные основания, и почему с этими последними предписывается поступать так же, как с ложными, т. е. не принимать их к рассмотрению вовсе. Столь суровая, даже исключительная мера должна иметь причину, которую естественно, с нашей точки зрения, искать в отрицательном отношении властей к добровольной службе.

Поскольку отношение центральных властей к добровольной службе выявилось, важно определить, оказал ли указ 1555 г. влияние на развитие данного института и вообще в каком направлении эволюционировала добровольная служба во второй половине XVI в.

Конечно, теперь, после того как добровольная служба впервые стала объектом законодательной регламентации в указе 1555 г., провозгласившем право добровольного человека покинуть господина не только «с отказом», но и «без отказа», местные власти, да и сами добровольные люди имели возможность опереться на него.

Так оно и было на практике. Сохранилась, например, правая грамота 1587 г., выданная в Казани боярином и воеводой Ф. В. Шереметьевым и дьяком Михаилом Битяговским помещику Захару Петровичу Люткину. По утверждению Захара Люткина, в 1575/76 г. от него сбежали полные холопы, которых ему удалось найти и схватить. Однако допрошенные беглецы, «выслушав челобитную, тако ркли: у Захарьи, господине, у Люткина мы служили доброволно, крепостей на нас никаких у Захарьи у Люткина нет». Тогда Захару Люткину был дан срок для предъявления полной. До этого, впрочем, дело не дошло, поскольку беглые люди, отданные на поруки, вскоре признались в том, что они «на суде от холопства оттягивались, не хотя у него (Захара Люткина, — В. П.) служить», а на самом деле «люди есмя его полные, старинные». Поэтому беглецов было решено «Захарье Люткину отдати в холопи».

Обращает на себя внимание способ, каким беглые холопы «оттягивались» от холопства: они вовсе не отвергали свою прежнюю службу у Захара Люткина, а настаивали лишь на ее добровольности. Не предъяви Захар Люткин полную грамоту или не признайся холопы в обмане, и власти вынуждены были бы отпустить их как добровольных людей даже в случае предъявления господином иска о краже имущества — строго в соответствии с указом 1555 г.

К аналогичному способу попытался прибегнуть Исачко Овер- киев сын Кривой, бежавший от Игнатия Оболнянинова, утверждавшего, что Исачко является его полным холопом. Однако Исачко «сказал, что ... у Игнатия Оболнянинова служил доброволно и крепости ему на собя никакие не давывал». Предъявление исцом полной грамоты на «Исачкову бабку» решило дело в его пользу: «Исачко Оверкиев сын Кривово Игнатью Оболнянинову в холопстве по полной головою выдан».

Опираясь на указ 1555 г., добровольные люди могли теперь на законных основаниях покидать своих господ, не рискуя быть разыскиваемыми. Многие так и поступали. Микита Ильин сын Иванов, например, «служивал ... у помещика у князя Глеба Оболенского по кабале, и от князя Глеба збежал, и жил на Се- беже у козака у Микулы у Собакина добровольно лет с пять, а от Микулы сшод, жил в наймех на Волдае».

Показательно, что в отношении одного и того же лица, покидающего своих господ, но выступающего при этом вначале в качестве кабального холопа, а затем добровольного человека, употреблены принципиально отличные термины: если кабальный холоп «абежал», то добровольный человек «сшол».

Трижды был на добровольной службе другой человек, который вначале «служил ... у сына боярского у Семого у Юшкова добровольно и родился и взрос у него во дворе, а от Семого отшод, служил добровольно ж у Воина у Толстова з год, а от Воина отшод, служил добровольно ж у Матфея у Кунщикова».  В данном случае заслуживает внимания то обстоятельство, что даже факт рождения во дворе первого господина не являлся препятствием для ухода от него.

У Богдана Данилова, являвшегося человеком Андрея Щелка- лова, «служил ... добровольно» Максимка, который, по его словам, «от Богдана деи сшол в нынешнем 103-м году, а сносу от него не снес ничего».  Максимка «сшол» безусловно без согласия господина — раз он считает необходимым подчеркнуть, что уход его не сопровождался кражей. Но в, то же время это его сообщение, совершенно неуместное в данной ситуации, поскольку вопроса о краже Максимке не задавали, представляется нам чрезвычайно показательным.

Можно предполагать, что предписание указа 1555 г. о непринятии к рассмотрению исков по поводу кражи господского имущества, предъявляемых добровольным людям, к 1595 г. кое-где оказалось забытым. Иначе трудно объяснить, почему Максимка специально сказал о том, что он ушел от Богдана, не совершив кражи, а новгородские власти сочли возможным записать эти его слова в официальные книги.

И вообще наряду с тенденцией, наметившейся в период возникновения и складывания института добровольной службы, к относительной свободе добровольных людей во второй половине века весьма ощутимо проявляется и иная тенденция, также имевшая корни в первой половине века, — тенденция к приобретению им черт зависимости холопского типа.

И действительно, как и до 1555 г., добровольные люди во второй половине века могли выступать в качестве объекта наследования. Так, два человека, на которых в марте 1600 г. оформлялась служилая кабала, объяснили, что прежде «служили оне у Офонасьева отца у Ондрея и у него, Офанасья (Терпигорева, — В. #.), старинные их холопи, доброволно служили...»   Перейдя по наследству от Ондрея Терпигорева к его сыну Офанасью, добровольные люди и превратились в «старинных добровольных».

До смерти Пятого Хвостова служил ему добровольно Папилка Васильев сын, «а после Пятого служил добровольно у жены его у вдовы у Анны». У нее же «после Пятого служил ... добровольно» Терентий, до этого служивший у Пятого Хвостова «добровольно лет с пятнадцать». «Лет с семь» у Пятого Хвостова «служил добровольно Васька Родионов», но после смерти господина стал служить «добровольно у жены его у вдовы у Анны».  «Лет з дватцать добровольно служил» у Григорья Скудина человек, а после этого еще 16 лет «служил у жены его у Марьи ... добровольно».

Отпуск добровольных людей на волю после смерти господ, а не уход их в любое время «с отказом или без отказу», безусловное право на который было зафиксировано в указе 1555 г., как раз и свидетельствует о том, что они на практике могли быть задержаны наследниками, если их судьба не была специально оговорена завещательными распоряжениями.

В этом отношении большой интерес представляет отпускная, выданная 31 августа 1598 г. Оксеньей Борановой (вдовой Василия Полушкина) Анне, дочери Степана Федотьева сына, который, по словам Оксеньи, «служит добровольно без крепости ... после мужа моего з женою и з детьми». Содержание отпускной сводится к тому, что Оксенья Боранова «Степанову дочь девку Анну отпустила на волю, а позволила отцу ее Степану выдати замуж за вольного человека на сторону за кого похочет. А мне до нее и моему роду и племяни в холопстве вперед дела нет по сей отпускной».  Отпускная представляет интерес не только в связи с ее прямым назначением и зафиксированным в ней отпуском добровольной «девки» (а не уходом по собственному желанию), но и потому, что в ней отразились отношения между добровольными людьми и господами, сложившиеся на практике, достаточно наглядно.

Во-первых, добровольные люди Степан Федотьев с женой и детьми достались Оксенье Борановой по наследству, а отпускает она лишь одну его дочь, задерживая у себя всю семью. Во-вторых, Оксенья Боранова имеет возможность распоряжаться судьбой этоц семьи, о чем свидетельствует данное ею разрешение на брак с вольным человеком. В-третьих, вольный человек явно противопоставляется здесь по своему правовому статусу добровольной «девке», а «воля», как й во многих других случаях, — добровольной службе. И, наконец, в-четвертых, добровольные люди прямо и косвенно названы холопами, поскольку только в отношении отпущенной на волю господам «в холопстве вперед дела нет», а «в розспросе» было сказано, что «вдова Оксенья девку свою робу Анку отпустила и отпускную ей дала».

В сознании самих добровольных людей отпуск их на волю без выдачи отпускной грамоты являлся делом, по меньшей мере необычным. О том свидетельствуют слова одного из них, который «служил ... у Ивана Игнатьева сына Поскочина добровольно». Иван Поскочин его отпустил, но, как считает необходимым специально отметить добровольный человек, «отпускные не дал».

Документы свидетельствуют, что отпуск добровольных людей по смерти господ имел некоторое распространение. «Лет з дват- цать без крепости» жил у князя Богдана Гагарина человек, «и как князя Богдана не стало, и его отпустили на волю».  Также по своей доброй воле отпустили на рубеже 80—90-х годов добровольного человека наследники Григория Гордеева: «Наперед сего служивал у Григорья у Гордеева Деревские пятины у сына боярсково доброволно, и Григорья не стало тому лет с пять, и после Григорья жена его Огафья и сын его Роман меня отпустили на волю и отпускную ... мне дали».

Само собой разумеется, наследники отпускали добровольных людей не только по собственной инициативе, но и если это было специально предусмотрено духовной грамотой. Так, в 1596 г. бывший добровольный человек Богдана Колычева, излагая биографию свою и своей семьи, сказал: «Наперед сего послужил у Богдана у Колычева добровольно, и Богдана деи не стало ... и после деи Богдана брат его Олексей Колычев по духовной их отпустил».

Конечно, случаи отпуска добровольных холопов по смерти господина не исключали того, что их отпускали и при жизни господ. Добровольного человека, который служил у князя Ивана Самсоновича Туренина «доброволно истари», «князь Иван ... отпустил на волю при своем животе».  Подобным же образом поступили Микита Мелюков, Федор Васильев сын Константинов  и др.

Помимо практики передачи добровольных людей по наследству или их отпуска на волю (что также, как было отмечено, является формой распоряжения добровольными людьми), можно указать и на случай их передачи в дар. Парасковья Иванова дочь «служила ... у Посника (Дровнева, — В. П.) доброволно». При этом Поснику Дровневу «дал де тое Парасковьицу ... в дарех государев крестовый дьяк Ондрей Костянтинов сын Верещен- ской».

Существенным для характеристики добровольной службы представляется и то обстоятельство, что многие из добровольных людей «родились и взросли» на дворе у своих господ. Например, один из них «служил ... у сына боярского у Семого у Юшкова добровольно и родился, и взрос у него во дворе».  Папилка Васильев «служивал у Оксентья у Пушкина доброволно и родился у него во дворе».  Ондрон Иванов сын Ларионов «после отца», который вместе с матерью служил у Михаила Васильева сына Амосова, «жил у него ж у Михаила добровольно и родился у него во дворе».  В последнем случае существенно не только то, что добровольный человек родился во дворе у своего господина; важен и факт его потомственной зависимости.

Добровольные люди могли разделять судьбу холопов не только в таких обычных обстоятельствах, какими были рождение во дворе господина (и приобретение в связи с этим характера потомственной зависимости), либо передача по наследству (и приобретение в связи с этим статуса «старины»), либо отпуск на волю обитателей господского двора, либо, наконец, передача их в дар другому лицу, но и в таких исключительных случаях, как роспуск господского двора в связи с опалой его владельца. Спиридон Фомин сын, например, «служил ... на Москве у государева конюха у Ондрея у Быкасова доброволно, и как на Ондрея пришла государева опала, и их роспустили на волю».

Трудно определить те прослойки господствующего класса, которые преимущественно использовали форму добровольной службы для привлечения работников в свои хозяйства. Можно было бы полагать, что ей отдавали предпочтение мелкие служилые люди, не имевшие возможности оказать столь сильный нажим на поступающих в службу лиц, чтобы формально охолопить их полной грамотой или служилой кабалой. Однако обращение к новгородским кабальным книгам не подтверждает этого предположения: как мелкие, так и средние и даже крупные помещики новгородской земли имели наряду с кабальными и полными холопами добровольных людей.  Любопытной в этом плане является судьба Василия Маркова сына. Давая на себя служилую кабалу в ноябре 1595 г. Семену Львову, он объяснил, что «наперед сего ... служил в Углече у Федора у Федорова сына Нагово доброволно, и Федора деи не стало, и они деи после Федора разошлися».  Если учесть, что Федор Нагой был отцом Марии Нагой, вдовы царя Ивана IV и матери царевича Дмитрия, то факт наличия у него добровольного человека окажется весьма симптоматичным (как и приведенный выше случай добровольной службы у государева конюха Ондрея Быкасова).

Для определения характера зависимости добровольных людей важно было бы выяснить, сколь длительной была их служба у одного господина. Такую возможность предоставляют кабальные книги на добровольных и старинных документально не оформленных холопов, ведшиеся по предписанию уложения 1597 г. о холопстве (см. с. 135—-139). В декабре 1597—-январе 1598 г. в сохранившихся отрывках таких книг по Новгороду  было зарегистрировано 212 служилых кабал на 523 человека, которые прежде добровольно служили закабалителям. Это и было предусмотрено уложением 1597 г., предписавшим принудительно переводить в категорию кабальных холопов всех без исключения добровольных людей, прослуживших к этому времени не менее полугода. Из данного количества кабал 9 было взято на добровольных людей, прослуживших прежде полгода и менее (4.2 %), 33 — на добровольных людей, прослуживших от 1 до 3 лет (17.4%), 63 —на добровольных холопов, прослуживших от 4 до 9 лет (30%), 51 — на добровольных холопов, прослуживших от 10 до 14 лет (24%), 49 — на добровольных холопов, прослуживших от 15 до 20 лет (23%), 3 кабалы — на добровольных холопов, прослуживших свыше 20 лет (1.4%). Таким образом, подавляющее большинство учтенных в дошедших до настоящего времени отрывках кабальных книг декабря 1597—января 1598 г. добровольных холопов служило не менее 5 лет, около половины — не менее 10 лет и почти 25% — не менее 15 лет. При этом можно с уверенностью утверждать, что многие из них продолжали бы и впредь служить у своих прежних господ в качестве добровольных людей, не появись в феврале 1597 г. уложение о холопстве, призванное коренным образом изменить их статус.

Дошедшие отрывки кабальных книг декабря 1597—января 1598 г. могут являться и показателем степени распространенности института добровольной службы. Следует иметь в виду, что эти отрывки фиксируют регистрацию служилых кабал на добровольных людей всего только за 4 полных дня декабря 1597 г. (16—19 декабря), 5 полных дней января 1598 г. (11—-15 января), а также за 4 неполных дня в декабре и январе (15 и 20 декабря и 10 и 16 января) в одном только Новгороде и в одной только кабальной книге. Если учесть, что за столь ограниченное время в одной книге было зарегистрировано, как отмечалось выше, 212 служилых кабал на 523 человека, которые служили добровольно, то распространенность добровольной службы следует считать весьма значительной.

Таким образом, институт добровольной службы, получивший к концу XVI в. значительное распространение, несмотря на ряд законодательных мероприятий середины столетия, призванных затормозить его количественный рост, не претерпел существенных изменений по сравнению с периодом его складывания. Как и прежде, его функционирование характеризовалось противоположными тенденциями — к свободе и к закрепощению. При этом, если формально законодательство стояло на точке зрения признания добровольных людей свободными, почему власти и стремились ограничить развитие данного института, то повседневная практика во все большей степени привносила в него элементы холопьей зависимости.

В источниках не нашли отражения условия поступления людей на добровольную службу. Это и естественно. Другие формы отношений между господином и работником (полное и кабальное холопство, зависимое крестьянство) оформлялись обычно различного рода актами (полные, служилые кабалы, порядные), в которые и вносились такие условия. Отношения же добровольной службы не фиксировались документально, а основывались па устной договоренности.

Можно все же с большой долей уверенности предполагать, что человек, поступавший на добровольную службу, не продавал себя за какую-то определенную сумму (как холопы) и не получал ее (подобно наемному работнику) за определенный труд, поскольку он вообще не получал денег. Это была скорее всего служба за одежду и прокорм, получаемые от господина. О том свидетельствует формула уложения 1597 г., обосновывающая право господина взять на добровольного человека, прослужившего не менее полугода, служилую кабалу: «.. .потому что тот человек того добровольного холопа кормил и одевал и обувал».

Если дело обстояло именно таким образом, то, по-видимому, следует отказаться от оценки добровольной службы в качеству разновидности наемного труда. Впрочем, еще в XVI в. очень четко видели различия между этими двумя институтами, что нашло отражение в терминологии. Чрезвычайно показателен в данной связи рассказ одного из бывших добровольных людей о своей прежней деятельности: «Наперед сего служивал за Москвою ... у сына боярского у Ивана Кошинского добровольно, и Ивана не стало тому годы с три, а после Ивана жена его Иванова Оксинья отпустила его ... на волю, и он деи ... после Ивана пожил н най- мех на Туле у торгового человека у Гришки Иванова, а после Ивана Кошинского не служивал ни у ково».  Рассказывающий о себе (или записывающий его рассказ) не только по-разцому характеризует отношения, связывавшие его с Иваном Кощин- ским и Григорием Ивановым («добровольно» у первого, «в най- мех» у второго), но и терминологически подчеркивает это: добровольно «служивал», но «в наймех» «пожил». Более того, согласно прямому смыслу записанного, работа по найму у Гришки Иванова не является службой, поскольку допрашиваемый, хотя и «пожил в наймех» после того, как был добровольным человеком Ивана Кошинского, считает необходимым подчеркнуть, что именно «после Ивана Кошинского» он «не служивал ни у ково».

Такое же разграничение между добровольной службой и наймом имеет место в других случаях.

Следует иметь в виду, что приведенные примеры практического разграничения между добровольной службой и наймом восходят к законодательству. Этого последнего обстоятельства не принял во внимание Б. Д. Греков,  связывавший указ от 11 октября 1555 г. со ст. 83 Судебника 1550 г.  А между тем в ней речь идет о категории людей, получивших по крайней мере еще со времени Судебника 1497 г. (ст. 54),  если не Псковской судной грамоты (ст. 40),  определенное и вполне устойчивое название — «наймиты», в указе же 1555 г., как было отмечено выше, фигурирует иная терминология—«добровольный человек», «служил добровольно». Одна эта терминологическая несовместимость порождает сомнение в правомерности связывать указ со ст. 83 Судебника 1550 г.

Но и, помимо этих терминологических различий, совершенно очевидно, что ст. 83 регламентирует положение социальной группы, принципиально отличной от института добровольной службы, впервые подвергшегося регламентации в указе 1555 г. И действительно, по смыслу ст. 83 наймит является свободным наемным работником, получающим заработную плату («наем»),  обязанным выполнить за нее определенную, заранее обусловленную работу («урок»). При этом предусматривается обоюдная ответственность за нарушение условий: наймит, не выполнивший «урока», лишается «найма»; с господина, отказывающегося платить «наем» за выполненный «урок» и уличенного на суде, должны «доправити наем вдвое».

Признание за наймитом права получить причитающийся ему «наем» в двойном размере, да еще посредством правежа, свидетельствует о том, что власти рассматривали наймитов и работодателей в качестве равноправных сторон в договоре о найме. О том же свидетельствует практика отношений между ними.

Совершенно иной предстает из указа 1555 г. и других источников добровольная служба. Отсутствие заработной платы, не обусловленный заранее «урок», служба за прокорм и одежду при значительной ее продолжительности, практика распоряжения судьбой добровольных людей вплоть до передачи их по наследству — все это не оставляет решительно никаких оснований для сближения наймитов и добровольных людей, а следовательно, и ст. 83 Судебника 1550 г. с указом 1555 г.

Кроме того, указ 1555 г. с его предписанием лишать правовой защиты господ при уходе от них «с отказом или без отказу» добровольных людей, даже ограбивших своих владельцев, и попыткой подорвать доверие к самому институту добровольной службы («то у себя потерял того для, что добровольному человеку верил и у себя его держал без крепости»), если бы он имел в виду и наймитов ст. 83 Судебника 1550 г., посягал бы на сами основы последней и фактически отменял бы ее.

И действительно, если допустить, что уход добровольного человека «без отказу» да еще, вполне вероятно, с частью краденого господского имущества (по указу 1555 г.) идентичен ситуации, описанной в ст. 83 («А наймит у государя своего не дослужит уроку да пойдет прочь...»), то давно разработанная и налаженная процедура досрочного ухода «наймита», зафиксированная двумя Судебниками, оказывается лишенной смысла, а определенный правопорядок в отношениях между наймитами и господами, существовавший на протяжении более полувека, подрывается уже через 5 лет после его законодательного подтверждения.

Неодобрительное отношение властей к добровольной службе, нашедшее отражение в законодательстве 50-х годов XVI в., противоречит и неоднократно отмечаемой в нашей литературе практике привлечения наймитов для выполнения работ, предпринимаемых государством и оплачиваемых казной. Любопытно в этой связи, что в 1555 г., т. е. одновременно с принятием указа о добровольной службе, царь «велел есми Псковскому диаку Шер- шеню Билибину, да старостам ... да с ними церковному и городовому мастеру Поснику Яковлеву, да каменщикам псковским Ивашку Ширяю с товарищы к весне в Казани новой город Казань камен делати, прибрати двести человек псковских каменщиков, стенщиков да ломцов, сколко будет человек пригоже... И вы б, часа того, в Новегороде велели сметити, сколько станет в деле пуд железа, доброго, мягкого, с угольем и с укладом и что кузнецом от дела и казаком найму дати».151 При строительстве каменной крепости в Смоленске указом царя предписывалось, чтобы «те все дела делати наймом, а наймовати на те на все дела охочих людей, уговариваяся с ними, а наем им давати из государевы царевы и великого князя Федора Ивановича всеа Русии казны, смотря по делу, от чего что пригоже».

Приведенные данные свидетельствуют, по нашему мнению, о неправомерности отождествления добровольной службы с наемным трудом. Добровольная служба в XVI в. являлась, несмотря на свою противоречивость, формой зависимости, которая несла на себе печать холопства, все больше втягивалась в сферу холопьих отношений и эволюционировала в этом направлении.