ХОЛОПСТВО В КОНЦЕ 16 НАЧАЛЕ 17 веков

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Виды холопства. Заповедные лета. Прирастание холопа к наделу. Слияние земледельческих холопов с крестьянством

К началу XVI в. на Руси существовало несколько категорий холопов (или их разновидностей) и социальных групп, эволюционирующих в сторону холопства. К первым относятся холопы старых категорий (полные, старинные) и одной новой категории (докладные), ко вторым — находящиеся в зависимости по служилой кабале и на добровольной службе.

Ко второй половине XVI в. проявившийся ранее кризис полного холопства становится фактором, определившим его достаточно быстрое изживание и вытеснение другими формами холопства. На изживание было обречено и старинное холопство в связи с замедлением притока из полного холопства, хотя изживание старинного холопства происходило значительно медленнее, чем холопства полного. Что касается докладного холопства, то оно не получило да и не могло получить сколько-нибудь широкого распространения, поскольку охватывало небольшую в количественном отношении привилегированную группу, имеющую к тому же тенденцию к сокращению.

Параллельно со стихийно идущим процессом изживания полного, старинного и докладного холопства происходило постепенное нарастание холопьих черт в двух формах зависимости, эволюционирующих в сторону холопства, — кабальной службе и добровольной службе.

Появление кабальной зависимости в XV в. или еще раньше с ее ярко выраженной первоначально нехолопской тенденцией (как по происхождению, так и по внутренней природе) само по себе являлось симптомом кризиса старых видов холопства, поскольку кабальные люди несли в феодальном хозяйстве те же функции, что и полные или старинные холопы. Однако именно это последнее обстоятельство, равно как и сила холоповладельче- ской традиции, устойчивость холоповладельческой психологии, привели к быстрому развитию холопьих черт в кабальной зависимости и угасанию черт нехолопьих — вплоть до ее превращения к середине XVI в. в разновидность холопства.

Лишь только кабальная неволя получила на практике статус холопства, на авансцену социальных отношений выдвигается еще одна форма зависимости, являвшаяся альтернативой холопства, — добровольная служба, хотя и существовавшая ранее, но получившая массовое развитие именно во второй половине XVI в.

Но и добровольная служба как форма зависимости характеризовалась противоречивыми чертами. Наряду с тенденцией, наметившейся в период складывания института добровольной службы, к относительной свободе добровольных людей, почему эта форма отношений и могла выступать в качестве альтернативы холопства, весьма ощутимо проявлялась и другая тенденция — к приобретению добровольной службой черт зависимости холопьего типа. Правда, вплоть до 1597 г. ни та, ни другая тенденции не стали господствующими, но все же добровольная служба все больше втягивалась в сферу холопьих отношений и эволюционировала в этом направлении.

Сопоставление процесса исчезновения полного холопства и сокращения старинного холопства с процессом количественного роста кабального холопства и добровольной службы позволяет утверждать, что изживание старых видов холопства ускорялось в XVI в. вытеснением их кабальным холопством и добровольной службой.  И действительно, по данным отрывков записных книг старых крепостей, при перерегистрации в Новгороде в декабре 1597—январе 1598 г. оказалось, как уже было отмечено, что самая поздняя полная грамота относится к 1554 г., причем из 97 перерегистрированных полных грамот наибольшая часть датируется периодом, предшествующим 1530 г., а после этого времени их количество (©сего только 9 полных) идет по нисходящей линии. И, наоборот, самая ранняя из перерегистрированных здесь же служилых кабал датируется 1533/34 г., а к периоду до 1569/70 г. относятся всего 26 кабал, к 70-м годам — 118, к 80-м годам — 467, к 1591—1598 гг. — 348 кабал; всего же к перерегистрации были предъявлены 963 служилые кабалы, датируемые периодом с 1533/34 по 1598 г.

Признаки вытеснения полного, старинного и докладного холопства кабальным обнаруживаются и в ст. 78 Судебника 1550 г., в которой предписано «имати ... кабалы на волных людей, а на полных людей, и на докладных, и старинных холопей кабал не имати».  Это обстоятельство было отмечено И. И. Смирновым, обнаружившим здесь «явную тенденцию к вытеснению старых видов холопства, полного и докладного».  По справедливому замечанию Б. А. Романова, «вторжение служилой кабалы как способа сманивания чужих холопов посредством кабальных авансов» стало в середине XVI в. злобой дня, поскольку полные, докладные, старинные холопы стали массами убегать «от старых своих владельцев с целью продать на кабальных условиях свою рабочую силу в обстановке, полной неразборчивого спроса на любого происхождения рабочие руки».

В отношении добровольной службы прямые сведения о динамике вовлечения свободных людей в данную форму зависимости отсутствуют, но все нарастающее внимание к ней в законодательстве, а также факт оформления в Новгороде только лишь в течение девяти полных и четырех неполных дней декабря 1597 г. и января 1598 г. 213 служилых кабал на добровольных людей, прослуживших к этому времени не менее полугода, свидетельствуют о значительном ее распространении во второй половине XVI в.

Именно в связи с изживанием полного, старинного и докладного холопства, вытеснением их кабальным холопством и добровольной службой, в которой холопьи черты были, весьма значительными, следует оценивать политику царизма по холопьему вопросу. Уже в Судебнике 1550 г. и в законах, вскоре после него разработанных, намечаются некоторые, хотя и не все, принципы правительственной политики по холопьему вопросу, которые получили развитие впоследствии.

Во-первых, ст. 78, учитывая широко распространенную практику утечки полных, старийных и докладных холопов в кабальную неволю, решительно встала на стражу интересов старых холоповладельцев и неприкосновенности полного, докладного и старинного холопства,  не возражая даже против перехода крестьян в полные холопы (ст. 88). Во-вторых, законодатель предпринял ряд мер, направленных на ограничение документально не оформленного холопства, с одной стороны, отменив холопство сельских ключников, чья зависимость не была закреплена докладными грамотами, и тиунов, на которых не было взято полных или докладных грамот (ст. 76), а с другой —- отказавшись от правового признания службы по обычной ростовой кабале (ст. 82). В-третьих, получил начало процесс признания (первоначально в косвенной форме, а затем и прямо) кабальной зависимости в качестве разновидности холопства, протекавший со все нарастающей интенсивностью. В-четвертых, обнаружилось стремление, вначале еще, возможно, не вполне осознанное, выраженное в весьма осторожной форме и с трудом уловимое, направить холопство, не посягая на существующее уже документально оформленное холоповладение старых видов, по пути развития кабальной его разновидности.

Составители уложения 1597 г. вынуждены были учитывать как стихийно протекавшую эволюцию холопства и основные направления правительственной политики по холопьему вопросу, так и совершенно новые условия, сложившиеся в стране в 70— 90-х годах XVI в.

Последние годы правления Ивана IV привели страну к такому положению, при котором слились воедино в общенациональный кризис различные кризисные ситуации — внутриполитический кризис (раскол правящей верхушки, террор), внешнеполитический кризис, вызванный тяжелым поражением в Ливонской войне, экономический кризис (резкий подъем государственного обложения), династический кризис. Едва ли не самым явным и катастрофическим последствием этого было массовое бегство земледельческого населения и запустение огромных территорий. Важными факторами, повлиявшими на характер уложения 1597 г., были также введение крепостного права и указ начала 90-х годов об обелении помещичьей запашки (вернее, ее основной части).

Таким образом, уложение 1597 г. было призвано не только закрепить некоторые тенденции в развитии холопства и правительственной политики в холопьем вопросе, но и в некоторых весьма существенных аспектах значительно реформировать холопство, приспособив его к новой обстановке. Власти пытались тем самым провести мероприятия, которые наряду с другими могли бы, по их мнению, способствовать выходу страны из еще не изжитого кризиса. Поэтому они вынуждены были пойти прежде всего на реформирование института кабального холопства — меру противоречивую и чреватую опасными последствиями.

В условиях уже существующего режима заповедных лет правительство сочло необходимым запретить кабальным холопам освобождаться от холопской зависимости путем выплаты долга и закрыть тем самым перед крестьянином последнюю возможность приобрести статус, который предусматривал санкционированное законом право покидать своего господина без согласия последнего хотя бы посредством выкупа другим холоповладельцем (операции, аналогичной крестьянскому «ывозу). Тем самым кабальное холопство окончательно утрачивало свою двойственную природу, лишаясь нехолопьих черт, характерных для данной формы зависимости в XV и XVI вв. и постепенно угасавших.

Если бы законодатель этим и ограничился, положение кабальных холопов перестало бы отличаться от положения холопов полных. Однако к концу XVI в. оказалось, что полное холопство изжило себя окончательно. А между тем холопы различных категорий с самого возникновения барской запашки являлись основной и часто едва ли не единственной рабочей силой, ее обрабатывающей. Наметившиеся было в середине XVI в. некоторые сдвиги, выразившиеся в использовании, правда пока еще лишь в незначительной мере, крестьян, которые в порядке барщийных работ также стали участвовать в возделывании барской запашки, не получили развития и даже угасли в связи с кризисом и повальным бегством крестьян. Некоторый рост усадебной помещичьей пашни во второй половине 90-х годов XVI в. после обеления барской запашки  поставил перед правящим классом во весь рост проблему рабочих рук для ее обработки. Имевшее место, очевидно, превышение процента беглых крестьян над процентом беглых холопов неизбежно возвращало феодалов к традиционным способам возделывания барской запашки — силами холопов.

Разумеется, в этих условиях власти не могли пойти на перестройку кабального холопства, превращавшую его в форму зависимости, которая должна была бы разделить вскоре участь полного холопства. Поэтому одновременно с запрещением прерывать кабальную службу по инициативе холопа или без согласия холоповладельца уложение 1597 г. ввело службу кабального до смерти господина, означавшую отмену наследования права владения,  а тем самым ограничение права распоряжения кабальным человеком. Как видим, стремление приспособить кабальное холопство к режиму заповедных лет и одновременно оградить его от изживания привело и к закрепостительной мере, выразившейся в запрещении кабальному холопу освободиться при жизни холоповладельца (посредством выплаты долга), и к отмене наследования права владения, лишавшей кабальное холопство некоторых существенных признаков холопства вообще, расшатывавшей его вековые устои (наследственность прав холоповладельцев на принадлежавших им холопов в первую очередь).

Не исключено, впрочем, что реформирование кабального холопства задумано было лишь как временная мера (наподобие запрещения крестьянского выхода) в ряду других попыток стабилизации экономики страны и только впоследствии получило цостоян- ный статус.

Приступив к решительному преобразованию кабального холопства, власти, верные наметившейся после Судебника 1550 г. тенденции в политике по холопьему вопросу, стремились вместе с тем стимулировать развитие именно данной формы холопства и затормозить рост старых его видов. Правда, составители уложения 1597 г. проявили пока еще большую осторожность в выборе средств, которые могли бы замедлить развитие других форм холопства.

Прежде всего правительство царя Федора Ивановича сочло необходимым путем перерегистрации в срочном порядке всех холопьих крепостей пересмотреть владельческие права холоповладельцев на всёх принадлежавших им холопов. Тем самым вся масса холопов оказалась фактически расчлененной на две группы: во-первых, холопы, чья неволя была документально оформлена (полные, докладные, кабальные, старинные — при наличии крепостей на них), а крепостные документы на них были перерегистрированы в записных книгах старых крепостей; во-вторых, холопы, чья неволя документально не была оформлена (так называемые добровольные холопы, старинные холопы — при отсутствии крепостей на них), и в этом случае в записных книгах просто нечего было перерегистрировать.

Уложение 1597 г., хотя и характеризуется стремлением ограничить старые виды холопства, оставило все же, как и прежде, в неприкосновенности права холоповладельцев на тех холопов, которые входили в первую группу (документально оформленное холопство). С этой же целью в уложение были включены статья, подтверждающая неизменность юридического положения полных и документально оформленных старинных холопов, и статья, подтверждающая указ 1593 г., о разрешении восстанавливать (при соблюдении определенных условий) утраченные холопьи крепости в их первоначальной форме. Составители уложения пошли даже еще дальше, разрешив переход кабальных людей в полные и докладные холопы, ограничив, правда, нежелательные последствия этого шага введением в качестве непременного условия такого перехода добровольного согласия со стороны самого кабального человека.

Что же касается второй группы холопов (документально не оформленных), то здесь составители уложения 1597 г. проявили большую решительность. Было предписано перевести в течение определенного, весьма краткого срока всех без исключения добровольных холопов и документально не оформленных старинных холопов, прослуживших к 1597—1598 гг. не менее полугода, в категорию кабальных людей. Одновременно холоповладельцам предписывалось и впредь переводить добровольных и документально не оформленных старинных холопов, полугодовая служба которых истекала после 1597—1598 гг., в категорию кабальных холопов — лишь бы было доказано, что установленный законом срок (шесть месяцев) истек. Кроме того, предусматривалась обязательная служба добровольных холопов, прослуживших не менее полугода, до смерти их господ, чем добровольное холопство приравнивалось фактически к кабальному холопству.

По существу эти меры представляли собой попытку ликвидировать институт добровольного холопства раз и навсегда и увеличить за счет людского контингента, входившего в него, количество кабальных холопов. Тем самым закрепостительная тенденция развития добровольной службы, казалось бы, одержала окончательную победу, а власти не только подтверждали начатый еще в 50-х годах XVI в. курс на вытеснение добровольной службы, но и сделали важный шаг к замене разных категорий холопства одной его категорией — кабальным холопством в существенно преобразованной уложением 1597 г. форме.

И действительно, в условиях исчезновения полного и докладного холопства, пополнения старинного холопства лишь в результате естественного прироста и намеченной ликвидации добровольного холопства сословие холопов формировалось бы главным образом из постоянно пополняемого кабального холопства, а документально оформленное старинное холопство, имевшее тенденцию к изживанию ввиду отсутствия притока извне, обречено было бы на постепенное исчезновение.

Однако развитие холопства после 1597 г. не сразу и не во всем пошло по пути, намеченному в уложении. Большое влияние на характер эволюции холопства в начале XVII в. оказала, в частности, традиционная практика его функционирования, если уложение 1597 г. входило в противоречие с ней. Голод 1601— 1603 гг., массовое бегство холопов, крестьянская война, активная роль холопов в классовых боях — эти обстоятельства явились временными факторами, также оказавшими воздействие на холопство.

Что касается реализации предписаний уложения 1597 г. по кабальному холопству, то строго и повсеместно выполнялось только запрещение кабальным холопам покидать (путем выплаты занятой суммы) их господ без согласия последних. Отмена же наследования права владения кабальными холопами на практике встретила противодействие холоповладельцев, поскольку кабальные люди традиционно являлись объектом наследования. Поэтому наследники холоповладельцев предпринимали попытки, иногда успешные, насильственно брать служилые кабалы на кабальных людей, подлежавших отпуску на волю в связи со смертью их господ. Таким образом, данное предписание соблюдалось строго лишь формально, а по существу нарушалось неоднократно, являясь при его реализации в повседневной жизни объектом борьбы между холоповладельцами и холопами.

Отмена наследования права владения кабальными холопами не означала, что право распоряжения ими оказалось аннулированным вовсе. Холоповладельцы по-прежнему владели кабальными людьми как холопами, и право распоряжения ими, хотя м ограниченное теперь, продолжало оставаться важной чертой юридического положения кабальных холопов.

Реализация предписаний уложения 1597 г., адресованных добровольному холопству и приравненному к нему документально не оформленному холопству, встретила еще большие трудности, чем проведение в жизнь постановлений, относящихся к кабальному холопству, а потому в главном их последствия оказались не адекватными ожидаемому результату.

Конечно, властям удалось значительно сократить численный состав добровольных холопов и документально не оформленных старинных холопов, поскольку их перевод в категорию кабальных холопов происходил первоначально интенсивно и быстро. Однако на практике этот перевод оказался и не всеобщим, и не для всех холоповладельцев обязательным, с чем центральные власти вскоре после уложения 1597 г. вынуждены были примириться. Фактически холоповладельцы получили право либо оставлять статус добровольных и документально не оформленных старинных холопов неизменным, либо брать на них служилые кабалы после истечения полугодового срока в любой момент, а не сразу. Следовательно, полностью ликвидировать добровольное холопство после 1597 г. властям не удалось, и, оно продолжало существовать, постоянно пополняясь, кроме того, за счет юридически свободного населения.

Невыполнимым оказалось на практике и постановление, запрещавшее добровольным холопам, прослужившим более полугода, покидать их господ. Хотя тенденция рассматривать добровольное холопство как разновидность холопства была весьма сильной и находила свое проявление в случаях распоряжения добровольными холопами (передача по наследству, в приданое), на практике не ослабевала и иная тенденция, берущая свое начало еще. в XVI в., — тенденция к осознанию относительной свободы выхода добровольных холопов из неволи. Таким образом, и после 1597 г., вопреки явному курсу крепостнического государства на изменение статуса добровольных холопов по типу кабального холопства и на ликвидацию в конечном счете добровольного холопства, снизу, как и прежде, проявлялось стремление не признавать добровольную службу разновидностью холопства. Можно даже полагать, что между двумя этими тенденциями установилось состояние неустойчивого равновесия, при котором степень прочности зависимости добровольных холопов и документально не оформленных старинных холопов определялась не законодательными нормами, а конкретными обстоятельствами в отношениях между ними и их господами.

Голод начала XVII в., связанное с ним массовое бегство холопов, крестьянская война и интервенция настолько обострили противоречия по холбпьему вопросу внутри господствующего класса и между холопами и холоповладельцами, что существовавшая после 1597 г. в данной сфере система отношений была существенным образом нарушена, а в районах непосредственных военных действий полностью дезорганизована. Меняющаяся конъюнктура в той острой классовой и внутриклассовой борьбе, которой характеризовалось первое десятилетие XVII в., вызвала к жизни ряд чрезвычайных и весьма противоречивых мер, предпринятых различными группировками, возносимыми событиями на вершину власти. Предметом особенно ожесточенной классовой и внутриклассовой борьбы оказался вопрос о добровольных и документально не оформленных старинных холопах. Предпринимались попытки проведения различных реформ в этой области, в частности, указом от 7 марта 1607 г. даже провозглашался отказ от закрепостительных принципов регулирования отношений между холоповладельцами и добровольными холопами, хотя документально не оформленные холопы при этом получали новый статус (отличающийся от статуса добровольных холопов), который затем дважды на протяжении двух лет видоизменялся. Одновременно власти стремились усилить борьбу против бегства холопов, возложив на государственные органы постоянный сыск беглых холопов и введя более строгие санкции за прием беглых и подговор к побегу (уложение царя Василия Шуйского от 9 марта 1607 г.).

Однако клубок противоречий, возникший в результате крестьянской войны и интервенции, был в течение длительного времени практически неразрешимым (о чем свидетельствует, в частности, боярский приговор о беглых холопах и холопьих отпускных от 25 февраля 1608 г.).

Лишь с середины 1609 г. был взят курс на крепостническую стабилизацию в сфере отношений, связанных с холопством. Он нашел отражение прежде всего в указах от 21 мая и 12 сентября 1609 г. Их принятие стало возможным для правительства Василия Шуйского в связи с изменением положения в стране — подавлением восстания Болотникова, освобождением большой части Замосковного края и Поволжья от польско-литовских захватчиков, выступлением из Новгорода Скопина-Шуйского. В этих условиях правительство Василия Шуйского получило возможность возвратиться к исходному пункту нового курса в области холопства, разработанного еще правительством царя Федора Ивановича в уложении 1597 г.

В указах от 21 мая и 12 сентября 1609 г. был подтвержден тот пункт уложения 1597 г., который холоповладельцы стремились игнорировать: кабальные холопы и их дети, родившиеся в холопстве, подлежат отпуску на волю по смерти холоповладельца. Одновременно подтверждалась норма, согласно которой дети кабальных холопов, родившиеся в холопстве, принадлежали холоповладельцам, как и их родители. Что же касается добровольных и документально не оформленных старинных холопов, то и их судьба должна была решаться, согласно уложению 1597 г., — стоило только холоповладельцу представить доказательство по меньшей мере полугодовой их службы, и он мог принудительно перевести их в категорию кабальных холопов.

Однако не была восстановлена норма, запрещающая добровольному холопу, прослужившему не менее полугода, покидать своего господина, даже если на него не была оформлена служилая кабала. Это приводило к фактической легализации добровольного и документально не оформленного старинного холопства, а статьи о добровольном холопстве в Соборном уложении 1649 г. свидетельствуют о недостаточно успешной борьбе властей за ликвидацию данного института. Не следует ли вынужденное отступление властей от уложения 1597 г. в одном пункте и их неудачи при попытках полностью ликвидировать добровольное и документально не оформленное холопство связать с последствиями первой крестьянской войны в России?

Хотя возврат к нормам уложения 1597 г. стал возможен не в полном объеме, результаты крепостнической стабилизации оказались если и не целиком совпадающими с задуманными еще правительством Федора Ивановича в конце XVI в., то все же близкими к ним. Полное и докладное холопство к началу второго десятилетия XVII в. уже прекратили свое существование. Документально оформленное старинное холопство, лишенное притока из других категорий холопства, а пополняемое только в результате естественного прироста, было обречено на постепенное вымирание, правда довольно медленное. Добровольное и документально не оформленное старинное холопство ликвидировать полностью не удалось, к чему власти неизменно стремились, но предоставление холоповладельцам права переводить людей, прослуживших без крепости не менее полугода (а после Соборного уложения — трех месяцев), в кабальные холопы значительно сокращало численный состав данной категории холопства. В этих условиях на первый план выдвигалось кабальное холопство, формируемое не только из свободных людей, но и добровольных и документально не оформленных старинных холопов.

Таким образом, внутри сословия шел подталкиваемый властями процесс унифицирования юридических категорий холопства с перспективой вытеснения их всех кабальным холопством.

В этой связи необходимо рассмотреть вопрос о месте холопства в социальной структуре общества. В исторической литературе после трудов Б. Д. Грекова  получили распространение взгляды, согласно которым в XVI в. холопство являлось уже изжившим себя институтом.  Правда, применительно к XIV— XV вв. данная концепция уже была подвергнута критике JI. В. Черепниным и А. А. Зиминым,  но для XVI в. она еще не стала предметом критического анализа. Более того, в недавно вышедших трудах В. И. Корецкого и Е. И. Колычевой высказываются взгляды, которые могли бы подкрепить мнение о далеко зашедшем процессе изживания холопства.

Целесообразно прежде всего определить, каковы признаки, дающие основание судить об изживании холопства. Во-первых, полное исчезновение холопства как сословия или существенное его количественное сокращение. Во-вторых, качественные сдвиги в правовой природе холопства, ведущие к утрате им основных юридических признаков холопства. В-третьих, утрата холопами специфических функций в феодальной экономике вследствие перекладывания их на крестьян или, наоборот, приобретение холопами функций, ранее свойственных крестьянам. Два последних признака можно сформулировать иначе — юридическое и фактическое слияние холопства с крестьянством. Рассмотрим перечисленные три признака отдельно.

Б. Д. Греков отметил, что старые виды холопства испытывали в XVI в. серьезный кризис. А поскольку он не признавал кабальное холопство разновидностью холопства вообще,  постольку вывод об изживании полного и старинного холопства оказался перенесенным на холопство в целом. Старьте виды холопства действительно в XVI в. прекращали существование, некоторые категории были обречены на постепенное изживание, однако их место все в большей степени занимала кабальная служба, превратившаяся к середине XVI в. в разновидность холопства. В ее развитии в XVI в. не только не обнаруживается тенденция к количественному сокращению, но, наоборот, наблюдается интенсивный рост. Поэтому исчезновение отдельных категорий холопства не свидетельствует еще об изживании холопства вообще.

Лишь уложение 1597 г. вследствие отмены им наследования права владения кабальными холопами должно было в известной мере затормозить количественный рост кабального холопства. Однако в конкретных условиях начала XVII в. это вряд ли произошло, так как сокращение числа кабальных холопов восполнялось резким ростом числа закабалений во время голода 1601—1603 гг. Следовательно, в количественной сфере только в самом конце XVI в. появилась потенциальная и пока еще не реализованная возможность для последующего сокращения общего числа холопов.

С уложением 1597 г., в частности с реформированием кабального холопства, связаны и качественные сдвиги в правовой природе данной разновидности холопства. Утрата холоповла- дельцами наследственных прав на кабальных холопов является существенным симптомом начавшегося изживания кабального холопства, а следовательно, и холопства в целом. Необходимо, однако, отметить, что за этим первым шагом в сфере утраты холопством основных его правовых признаков так и не последовало второго — вплоть до полного упразднения холопства в начале XVIII в. Е. И. Колычева указала еще на один признак начавшегося в XVI в. изживания всех видов холопства, в том числе и кабального, — смягчение ограничений, связанных с правоспособностью холопов.

Изживание холопства, помимо всего прочего, обычно связывается с процессом его слияния с сословием крепостных крестьян. В. О. Ключевский, затем Б. Д. Греков, а в недавнее время В. И. Корецкий и Е. И. Колычева изучали эту проблему и пришли к выводу о том, что в XVI в. процесс слияния холопов и крестьян в одно сословие крепостных крестьян зашел уже достаточно далеко и охватывал весьма значительный контингент холопов. Поскольку в работах В. И. Корецкого и Е. И. Колычевой указанная проблема изучена наиболее полно, мы остановимся на анализе прежде всего их аргументации.

В. И. Корецкий, в частности, отметил со ссылкой на М. А. Дьяконова, что число людских дворов во второй половине XVI в. по различным уездам Русского государства «колебалось от 3—5% до 25—30% общего числа дворов». Основываясь всего только на одном примере — описании поместья Якима Нарбекова в дозорной книге Бежецкой пятины 1593/94 г. и нескольких духовных грамотах, содержание которых исключает возможность их однозначной интерпретации, В. И. Корецкий причисляет все такие дворы к тем, в которых жили холопы, обрабатывавшие земельные наделы на себя,  и приходит к выводу об отсутствии принципиальной разницы между крестьянами и сельскими холопами.  Действительно, если бы удалось показать, что все или подавляющее большинство холопов, чьи дворы зафиксированы в писцовых книгах, обрабатывали пашню на себя, то тезис об изживании холопства подкреплялся бы важным аргументом. Однако единственный пример, приведенный В. И. Корецким, дает основание судить лишь об этом дворе — и не более того. Подсчеты, произведенные даже на материале данной дозорной книги, свидетельствуют о том, что холопы выполняли на барской пашне 79.2% работ, тогда как крестьяне — лишь 14.4%.

Е. И. Колычева привлекла и проанализировала гораздо более обширный материал. Она относит начало наделения холопов индивидуальной пашней к периоду не позднее конца XV в., опираясь при этом главным образом на писцовые книги. Писцовые книги, как удалось показать Е. И. Колычевой, содержат данные о наличии уже в конце XV—начале XVI в. холопьих наделов. Однако Е. И. Колычева не ограничивается этим и настаивает на том, что процесс наделения холопов пашенными участками был достаточно интенсивным и массовым.

Если же обратиться к приведенным Е. И. Колычевой примерам,  то обнаруживается, что случаи, не вызывающие сомнения в наделении холопов индивидуальной пашней,, весьма немногочисленны, а, кроме того, их принадлежность к какой-либо определенной прослойке холопов автору установить не удалось:

наделами могли владеть как рядовые холопы, так и (с неменьшей долей вероятности) военные слуги или приказные люди.

Обращение к математико-статистическим методам обработки писцовых книг привело Е. И. Колычеву к ошибочным выводам о том, что «в Торопецком уезде подавляющая часть холопов, живших вне двора своего господина, имела свои наделы», а в Шелонской пятине наделы имело «большинство холопов». На деле же проведенные Е. И. Колычевой расчеты свидетельствуют лишь о земледельческом труде холопов, включенных в писцовые книги, и оставляют открытым вопрос, пахали ли холопы, посаженные в отдельные дворы, пашню на себя или на феодалов.

Проанализировав заново писцовые книги, мы склоняемся к мнению, что время, когда начался процесс наделения рядовых холопов индивидуальной запашкой, точно определить пока не удается. Ясно только, что он берет свое начало до 30-х годов XVI в., в это время получает некоторое развитие, хотя и в 90-х годах удельный вес таких дворов невелик. Сопоставление писцовых книг с кабальными книгами и записными книгами старых крепостей приводит к выводу о преобладании в феодальных хозяйствах холопов, не внесенных в писцовые книги, а следовательно, живших в челядинных дворах. Поэтому доля холопов, пашущих на себя, в общем количестве холопов оказывается и вовсе ничтожной.

Стремясь выяснить, каким было положение холопов, посаженных на надел, Е. И. Колычева исследует эту проблему в двух аспектах: сколь крепкой была хозяйственная связь между холопом и обрабатываемым им пашенным участком и какова была система государственного обложения.

Автор приходит к чрезвычайно ответственному выводу о распространенности практики «перехода холопов с землей к другим феодалам» при обмене поместьями или получении новых поместий, являющейся симптомом столь далеко зашедшего процесса прирастания холопа к наделу, что холоп «фактически сливался в экономическом положении с окружавшим его крестьянским населением».  Основанием для такого суждения послужили записи в писцовых книгах, в которых при описаниях нескольких поместий фиксируются «люди» (т. е. холопы) прежних землевладельцев, продолжавшие, по мнению Е. И. Колычевой, юридически оставаться их холопами, но включаемые писцами в общее число крестьян, числившихся за новыми помещиками.

С подобной интерпретацией таких записей мы согласиться не можем. Ее сомнительность очевидна даже из тех примеров, которые приводятся в книге Е. И. Колычевой. Так, автор цитирует описание поместья Бориса Чеглокова, которое ранее принадлежало Семену Кокореву, а до него — князю Александру Анбальскому: «Село ... а в нем двор князь Олександ- ровъской, да в селе ж княж Олександровы люди: во дв. Степанко, во дв. Чюбар, во дв. Федько Кривой, во дв. Куземка, пашни в поле 64 чети, сена 270 копен. Дрв. Заполек Бели: во дв. княжие люди Савка, да Сидорко, да вдова Анюшка, пашни в поле 10 чети, сена 40 копен. Дрв. Корниловская Ивашка Федотова, а живут в ней княжие люди: во дв. Малышко да Санька, пашни в поле 7 чети, сена 59 копен».  По мнению Е. И. Колычевой, «9 холопьих семей», попавшие уже к третьему владельцу, «еще при князе Анбальском настолько „срослись" со своими наделами, что остались на старом месте, несмотря на появление новы* владельцев земли», а писцы при подведении итогов включили их в общее число крестьян новых владельцев.

Но если придерживаться такой упрощенной логики, то подчеркнутое нами упоминание о дворе князя Александра Анбаль- ского в том же описании следовало бы понимать также в прямом смысле: в поместье Чеглоковых оказался двор, который продолжает оставаться собственностью князя Анбальского.

Однако как в отношении людей, так и в отношении двора князя Анбальского дело обстояло по-другому: в этом описании (и в других подобных) речь идет о людях и дворах, прежде принадлежавших прежним феодалам. В документации XVI— XVII вв. бывшие холопы каких-либо холоповладельцев через много лет после освобождения от них продолжают называться их холопами. Так, Иван Васильев сын при поступлении в кабальные холопы в 1604 г. к подьячему Пятому Киршину говорит, что он «Ильинской человек Осиева», у которого «служил ... добровольно лет с восемь», хотя «после Ильи .. . жил в Старой Русе по наймом».  Подобно этому Олексейко Прокофьев сын «сказался послужилец Василья Негановского», несмотря на то что потом «дан был в приданые .. . Михайлу Обуткову», который отпустил его на волю.

Перейдя к проблеме государственного обложения холопов, наделенных пашней, Е. И. Колычева привлекает обширный материал, бесспорно свидетельствующий об обложении холопьих наделов обежной данью.  Казалось бы, этот факт также должен подтверждать мысль автора о том, что «в XVI в. разница между крестьянами и холопами, сидящими на земле, становится все более номинальной».  Однако, во-первых, и вся господская пашня до обеления ее части в первой половине 90-х годов XVI в. подлежала обложению обеяшой данью. Даже при предоставлении податного иммунитета в ряде случаев он не распространялся на дань.  Не дают же эти обстоятельства основания для отождествления господской пашни и крестьянского надела. А во-вторых, в работе Е. И. Колычевой не проведено различие между обложением холопьих наделов и обложением холопов. Если первое обосновывается Е. И. Колычевой вполне убедительно, то о втором пока ничего не известно. Можно лишь гадать по поводу того, взималась ли обежная дань с холопьих наделов с самих холопов или за них ее ©носили их господа, и тогда холопья пашня выступала как часть господской.

Сделанные нами замечания относительно аргументации, призванной подтвердить тезис о фактической однотипности отношений между феодалом и крепостным крестьянином, с одной стороны, и холоповладельцем и посаженным на надел холопом — с другой, не преследуют цель вовсе отрицать их сближение в XVI в. Напротив, мы полагаем, что в конце XVI в. такое сближение уже намечалось. Однако пока еще нет достаточно прочных оснований для вывода, сделанного Е. И. Колычевой, о том, что холопы, «обрабатывающие свою землю, имеющие длительную хозяйственную связь с наделом, положенным в тягло, лишенные права без разрешения господина переменить место жительства, становятся своеобразным ирообразом крепостных крестьян».

Остается выяснить, не вытеснялся ли труд холопов в традиционных сферах его приложения трудом крестьян. Относительно того, что в XVI в. обязанности дворовой челяди, прислуги, а также (в меньшей мере) ремесленников в феодальном хозяйстве продолжали исполнять холопы, как будто бы никто не высказывал сомнений, да и материал о занятиях холопов, приводимый Е.И.Колычевой,  не оставляет для них места. Лишь факт решающего значения труда холопов в обработке барской пашни недавно был оспорен В. И. Корецким.

В. И. Корецкий исходит при этом из разрабатываемой им концепции происхождения крепостного права в России, согласно которой резкий рост барской запашки в XVI в. вызвал столь же интенсивное увеличение крестьянской барщины.  Представление о прямой связи между ростом барской запашки в частновладельческом феодальном хозяйстве (если бы его даже и удалось зафиксировать) и увеличением крестьянской барщины может основываться только на полном отрицании земледельческого труда холопов на барской пашне. И действительно, по мнению В. И. Корецкого, «там, где барская запашка имела место, обрабатывалась она руками крестьян», а труд холопов «носил ... как и впоследствии, вспомогательный характер по отношению к труду крестьянскому».

С этим утверждением, не подкрепленным никакими фактическими данными, решительным образом невозможно согласиться. Оно противоречит и фактической стороне дела, и прочно сложившимся и никем еще не оспоренным представлениям нашей историографии, согласно которым именно холопы и прежде всего они работали на господской пашне в частных владениях, а роль крестьян в обработке барской пашни была вспомогательной и малосущественной. Достаточно сослаться на труды Р. Г. Скрынни- кова,  Г. Е. Кочина  и Г. В. Абрамовича.

Между прочим, указ царя Федора об обелении собственной помещичьей запашки способствовал использованию на ней труда именно холопов, так как обелению подлежала только такая пашня, которая обрабатывалась «собою», т. е., как справедливо заметил сам В. И. Корецкий, руками холопов.

Разумеется, В. И. Корецкий прав, утверждая, что труд холопов носил вспомогательный характер, в том смысле, что доля труда холопов в производстве сельскохозяйственной продукции в целом по стране значительно уступала доле труда крестьян, но автор не сумел привести никаких аргументов, дающих основание отнести это утверждение к собственному барскому хозяйству. Именно там соотношение резко менялось в пользу холопов. Не являлось ли преобладание холопьего труда на господской пашне причиной сравнительно позднего оформления крепостного права в России? Если дело обстояло именно таким образом и если к концу века не удается обнаружить сколько-нибудь значительного роста крестьянской барщины, особенно в ущерб холопьему труду на господской пашне, то не следует ли связывать введение крепостного права в последней трети XVI в. не с синхронным увеличением барской пашни и крестьянской барщины на ней, а с иными факторами?

Как бы то ни было, приходится констатировать, что пока не удалось сколько-нибудь убедительно аргументировать мнение о вытеснении в XVI в. холопьего труда на господской пашне трудом крестьян.

Процесс слияния земледельческих холопов с крестьянством В. И. Корецкий усматривает и в том, что происходило «сближение их правового положения»:  «...и крестьяне, и кабальные холопы к концу XVI в. были лишены возможности законным путем покидать своих господ»; в отношении обоих сословий «был провозглашен принцип обязательной регистрации документов, удостоверяющих владельческие права на них».

Не имея намерения оспаривать эти наблюдения, мы считаем необходимым указать на то, что лишение права выхода кабальных холопов было проведено по меньшей мере двумя десятилетиями позднее, чем запрещение крестьянского выхода. Кроме того, уже с конца XVI в. обнаруживаются разные тенденции в юридическом положении кабальных холопов и крепостных крестьян: если статус кабальных холопов с 1597 г. характеризуется утратой наследования права владения ими и остается таковым вплоть до упразднения холопства, то право феодалов на владение крепостными крестьянами постепенно все в большей степени становится наследственным.

Однако, несмотря на это, в обыденной практике даже закрепощенные крестьяне чаще всего признаются в начале XVII в. людьми свободными и в данном своем качестве противопоставляются несвободным кабальным холопам. Так, дающие на себя в феврале 1608 г. служилую кабалу Лутьянко Федоров сын и жена его говорили о себе: «... вольные люди, живем за Иваном за Петровичем Болотовым во крестьянех».  Другой человек сказал о себе, что он «жил преже сего в Спасской вотчине, Хутынья монастыря ... в бобылех на воли».  Подобным образом Антонина Федотьева дочь, по ее словам, «не служивала ни у кого, жила во крестьянех».  Все это является следствием привычного взгляда, согласно которому любая зависимость, кроме холопьей (даже если она не наследственна), не противоречит свободному состоянию потому, очевидно, что только холопство прикрепляет к личности господина, чьей частной собственностью в период его жизни и является холоп: «А в роспросе сказалися: люди вольные, в хо- лопех нигде не бывали». 

Сопоставление приведенных мнений об изживании холопства в XVI в. (и их анализ), равно как и о слиянии холопства с крепостным крестьянством, с изложенными здесь же нашими взглядами по этим проблемам дает возможность выявить расхождения в решении весьма существенного вопроса. Они сводятся главным образом к различиям в хронологии отмеченных процессов, к несогласиям в оценке интенсивности их эволюции, наконец, к тому, сколь далеко они зашли и насколько были всеобъемлющими.

С нашей точки зрения, лишь в конце XVI в. как в количественном, так и в качественном отношении наметились некоторые, незначительные еще сдвиги в сторону изживания холопства. На протяжении XVI и в начале XVII в. оно продолжало оставаться важным элементом в социальной структуре общества.