ПУТЕШЕСТВИЯ ЗА КАМНЕМ

Третья каракумская экспедиция. Образование серных залежей в пустыне Кара-кум

На автомобиле до серного завода

По мере того как крепло новое серное предприятие и росло изучение песков на юге от линии Унгуза, возникали новые потребности и рождались новые идеи. Можно ли оставить завод с его тысячами текущих потребностей без какой-либо определенной связи с Ашхабадом, с его техническими и научными учреждениями? Можно ли дольше оставаться в неведении о природе загадочной полосы Унгуза и особенно всего Заунгузского плато? Может быть, ровная степь красноватых кыров отделяет завод от цветущих оазисов Хорезма? Может быть, именно туда надо направлять наши караваны с серой, и связь с севером разрешит всю проблему овладения Кара-Кумами?

Эти мысли не давали нам с Щербаковым покоя. Нам хотелось скорее выяснить эти вопросы, и уже весной 1928 года наметилось и их разрешение.

Дело в том, что Узбекский автопромторг приобрел две машины, специально приспособленные для песков, и на них очень успешно в два дня совершил интереснейший переход от Чарджоу до Хивы вдоль Аму-Дарьи, пересекая тяжелые гребни песков и смело прорезывая заросли тугаев, тянущихся вдоль реки.

В ноябре 1928 года я уже был в Самарканде, где мы начали сговариваться о нашей новой, третьей экспедиции; а на весну 1929 года был назначен наш пробег через центральные Кара-Кумы, от склонов Копет-Дага до низовий Аму-Дарьи.

Не скрою, предприятие было рискованное и трудное. Никто не знал, что ждет экспедицию. Большинство не верило в ее успех, даже подсмеивалось и ждало нас обратно с поражением. Верили очень немногие. И хотя все в Ашхабаде всячески нам помогали, но это была скорее помощь утопающему или, во всяком случае, безрассудному человеку.

Однако жребий был брошен. Обмен длинными телеграммами между Ашхабадом, Самаркандом и Ленинградом был закончен, и к 1 апреля (какой коварный срок!) мы должны были все съехаться в Ашхабад для испытания машин, подготовки снаряжения, проводников и т. д.

И вот в теплые весенние дни начали мы съезжаться в Ашхабад, весь утопавший в цветущих садах. Мы с Щербаковым приехали с Каспийского моря, где с увлечением знакомились с загадочным островом Челекен. Из Ленинграда приехал радиоотряд Академической радиостанции в составе В. М. Табульского и А. Андреева. Из Москвы прибыли корреспондент «Комсомольской правды» М. К. Розенфельд и художник Р. Гершаник, а из Самарканда — самый штаб — командор нашего пробега Б. А. Богушевский с тремя удалыми шоферами-механиками — И. Д. Евлановым, П. Н. Коченовским и Ф. Е. Шаталовым, в руки которых вверялась наша жизнь.

Ашхабад дал нам представителя горного отдела — инженера A. С. Телетова, представителя дорожного ведомства Н. А. Четверикова, представителя Туркменоавтопромторга Г. П. Карамышева, кинооператора Н. А. Канатчикова. Если к этому списку мы присоединим еще двух проводников, одного для охраны — B. А. Гарашко — и десятника завода — М. Г. Полянцева, то получим полный список той своеобразной и довольно разнородной группы, которая должна была уместиться на двух машинах вместе со снаряжением, оружием, котлами, продовольствием, киноаппаратом, молотками, топорами, лопатами, досками, решетками, веревками, бочонками для воды, баками для бензина, фотоаппаратами, запасными частями для машины, инструментами, запасными колесами и… я не могу даже перечислить все то, что должны были погрузить на себя наши бедные машины. Правда, не все и не все должны были ехать на наших машинах. Радиостанция с ее тяжелым грузом, мотором и мачтами должна была идти караваном с двумя гидрогеологами Академии наук. Для сравнительного испытания вместе с нашими машинами должен был идти и маленький однотонный грузовик «Форд», с мотором в 20 лошадиных сил (модель 1924 года).

Вот они, наши машины, только что прибывшие из Парижа через Мурманск на железнодорожных платформах, тяжелые и низкие на вид, маленькие броневички-многоножки, на двенадцати колесах, нанизанных на три оси. Восемь удобных кожаных мест, запасные колеса, ряд запасных баков и свободных помещений под сиденьями. Четырехцилиндровый мотор всего в 11 сил, сравнительно простое и несложное техническое оборудование при значительном весе, около одной тонны, — таковы основные черты наших машин. Их еще в 1924 году построила фирма Рено во Франции для работы в песках Сахары, и до сих пор опыт их применения в условиях Африки не дал никаких оснований для их переделки; фирма лишь увеличила их, сделав в некоторых из них удобные спальные места, уборные и т. д. Хуже прошли их испытания в Англии, где были выработаны более совершенные типы, применяемые с успехом в Сирии и Аравии. Правда, наш опыт оказался немного иным, а условия путешествия в Кара-Кумах оказались много тяжелее, чем по песчаным, но ровным дорогам Сахары. Но об этом речь впереди.

Итак, машины прибыли. Началась лихорадочная подготовка. По вечерам собирался штаб экспедиции, обсуждались все нужные мероприятия, распределялись функции, места. Днем машины совершали пробные пробеги в живописную Фирюзу, в горах около Ашхабада, где по прекрасному шоссе можно было испытывать моторы машин и развивать максимальную скорость — около 55 километров в час.

Щербаков и командор предприняли очень трудную рекогносцировку в пески, заставляли машины лезть вверх на песчаные горы, порядком измучились и вернулись встревоженными. Им показалось, что наши машины с трудом берут пески и что до завода им не добраться. Мрачно делился со мной своими сомнениями Щербаков, считавший, что имеется только 25 процентов шансов на успех предприятия, и не без сарказма упрекавший меня в нашей общей затее. Все насторожились, почувствовали не только важность, но и трудность задачи; даже веселая «пресса», как мы называли нашего корреспондента, и та загрустила. Накануне намеченного утра выезда — 4 апреля — мы молчаливо разошлись по комнатам.

Еще едва светало, едва хватало красных утренних лучей света для суетившегося кинооператора, как мы водрузились на наши машины и двинулись в путь по направлению к серному заводу. Еще накануне по этому же пути вышел караван верблюдов с гидрологами, радиостанцией и радистами. Мы рассчитывали встретиться с ними в пути далеко в песках. Но оказалось, что наши машины берут начало пути великолепно, и, едва проехав около часа, мы догнали лагерь Б. А. Федоровича, медленно попивавшего кок-чай у заброшенного колодца.

Машины идут легко, спокойно, уверенно и мягко. Дорога, исхоженная караванами с серой, — широкая и хорошая. Изредка смущают нас отдельные кочки, и на скором ходу наши водители машин с трудом лавируют между ними, выворачивая длинное (больше 41/2 метров), не очень поворотливое тело двенадцатиножки. Зато товарищи, сидящие на «фордике», подсмеиваются над нами. С гордостью обгоняют они нас и не без надежды мечтают о своей победе над тяжелыми «сахарами». Эта легкая, поворотливая машина идет много легче и скорее нашей.

Мелкобугристые пески со слабой растительностью сменяются огромными такырными площадками, иногда усыпанными довольно неприятными буграми. В этом случае мы идем медленно, 10–15 километров в час, переваливаясь с боку на бок. Зато на ровном плато мы развиваем огромную скорость — до 40 километров в час. В испуге озираются на нас верблюды, бегут в сторону ишаки, а туркмены в изумлении останавливаются, с недоверием посматривая на «шайтан-арбу» — «чертову повозку».

Мы идем спокойно и уверенно. Д. И. Щербаков детально изучил этот район, а Полянцев здесь тащил в адскую жару целых полтора месяца тяжелый котел и автоклавы для серного завода. Каждый холм, колодец, такыр — все известно им в точности. Новые карты колодцев дают нам возможность идти верным путем, а счетчик километров на машинах позволяет точно устанавливать расстояние, до сих пор измеренное лишь мезилями  верблюжьих караванов. Между такырами, около колодцев Юсуф, встретились довольно серьезные гряды песков с крутыми склонами и сыпучими песками. Мы еще плохо умели с ними бороться, и нас страшила каждая новая гряда.

Мы останавливаем машины, вылезаем, осматриваем подъем, вынимаем веревочные лестницы с деревянными перекладинами, тщательно вымеряем расстояние между ними, потом медленно и спокойно въезжаем по ним, правда, не всегда сразу достигая вершины и нередко возвращая машину вниз для разбега. До получаса возимся мы на каждом таком подъеме и не без страха думаем о пути за колодцем Иербентом, где будут сотни таких подъемов. Мы не догадываемся, что со всяким препятствием нужно научиться бороться, что скоро лестницы заменятся быстро набросанными ветками саксаула, что вместо тихого и медленного подъема гряды будут браться с полного хода, с разбега, что самые последние критические моменты взлета на гребень даже будут браться дополнительным изменением скорости песчанки  и дружным натиском всей нашей группы, как бы принимающей на руки летящую снизу на бугор машину.

Тяжелее становится с «фордом». Быстрый на ровном месте, он столь же быстро теряет силу в песке. Мы поднимаем его почти на руках. В очень трудных местах разматываем стальной трос одной из машин и на лебедке, специально приспособленной для этой цели, вытягиваем нашего спутника на вершину песчаного бугра.

Вот колодец Юсуф (72-й километр), где у нас заранее был устроен склад бензина. За ним снова бесконечные такыры, вытянутые почти по меридиану, и снова отдельные песчаные перемычки между ними. Мы легко проезжаем еще 25–30 километров.

Уже темнеет. Показывается колодец Бахурдок. Мы зажигаем фары наших машин. Они длинными полосами света прорезывают темноту, ныряя и колеблясь вместе с машиной, бросая на десятки метров вокруг электрические лучи в пустыне.

Широкая дорога среди зарослей леса белого саксаула и песчаной акации — сезена — освещается лучами прожекторов. Мы мчимся со скоростью 40 километров, как в зачарованном лесу, среди распускающейся весенней зелени. Отыскиваем место для ночлега между двумя песчаными грядами. Машины ставятся одна около другой — между ними защищенное от ветра место для сна в мягком чистом песке. Маленькая электрическая лампочка освещает нашу трапезу. Огромный котел супа, сваренного из купленного по дороге козленка, утоляет голод нашей новой семьи, спаянной теперь и общими переживаниями и общими надеждами.

Начинается второй день. Вчера мы проехали 100 километров — 3 дня караванного пути — и хотим в этот же день достичь Иербента, где, как мы слышали, нас ждет небывалый в песках комфорт. Но нашим надеждам не суждено сбыться.

Уже через несколько километров после ночевки наши машины вдруг останавливаются. Перед нами замечательная картина: внизу, у наших ног, расстилается — как белоснежное озеро — шор. Желтоватые пески высотой до 5 метров окаймляют его ровную поверхность, а через его гладь в нескольких направлениях идут узенькие вытоптанные тропы верблюдов. Крутой спуск и дальнейший подъем нам нипочем, но «форд» останавливается в нерешительности: спуститься ему в шор нетрудно, но кто и как его будет тащить наверх? Мы решаем с ним проститься, убедившись, что первые 100 километров вполне доступны даже для не специальных машин, и… мчимся дальше.

Идем хорошо, настроение прекрасное, моторы гудят, счетчик быстро отсчитывает десятки километров. Но Щербаков и Полянцев советуют нам не радоваться, — впереди нас ждет такыр Яннык с колодцами, а перед ними труднопроходимая гряда сыпучих, подвижных песков. Мы уже знаем по опыту первых экспедиций, что большие такыры с колодцами всегда окружены подвижными песками — окланами — и что еще издали всегда можно подметить, где расположен такой такыр.

Не успели мы выслушать эти опасения, как действительно заросли саксаула стали редеть. Появились кустики селина. Пески сделались сыпучими и вскоре преградили нам дорогу сплошными валами. К тому же поднялся сильный ветер. Все вершины и гребни задымились. Сильные порывы ветра поднимали тучи песка. Не было и следа какой-либо тропы.

В недоумении остановились мы перед возникшим новым препятствием. Необходимо было не только взбираться на песчаные гряды, но и проходить по узким гребешкам, рискуя свалиться в глубокие ямы выдувания. Принялись за работу, стали лопатами готовить проход, срывать кочки, насыпать мосты. Больше двух часов провозились мы перед Янныком, но наши машины прошли и через это испытание, с гордостью доказав, что сыпучие пески для них не препятствие.

Чистые пески машины берут великолепно, иногда развивая на них скорость в 20–30 километров. Двенадцать колес едва врезываются в сыпучий песок: тяжесть автомобиля и груза распределяется между двенадцатью колесами, из которых каждое, таким образом, выдерживает давление не больше 7–8 пудов, то есть погружается в песок не больше, чем нога человека или ступня груженого верблюда.

Успех прохода песков-окланов нас окрылил. Но вскоре начались настоящие трудности. Пески приняли бугристый характер. Небольшие впадины с крутыми склонами разделяли отдельные бугры и гряды. Автомобилям приходилось следовать по извилинам склонов или проскакивать по откосу, всё время выбирая путь между густыми зарослями саксаула. Здесь, в этой обстановке, на 146-м километре произошла первая серьезная авария со второй машиной: сломалась шестеренка одной ведущей пары колес, а замена ее имевшейся запасной частью требовала не менее десяти-двенадцати часов работы наших шоферов-механиков.

Мы остановились в песках среди густых зарослей саксаула, разбрелись по пригоркам и холмам, а неутомимый Щербаков, знающий Кара-Кумы лучше, чем улицы Ленинграда, сразу определил, что в 4 километрах на запад от места аварии есть такыр Союной, на такыре — кибитки, а в кибитках холодное верблюжье кислое молоко — чал.

Действительно, не прошло и двух часов, как на гребне песков появилась фигура верблюда с бочонком холодной воды и с огромным кувшином чала. Старый туркмен вел верблюда на поводу, не без страха подходя к нашим двум чудищам. Впрочем, он, наверное, уже раньше знал, что в пески пошла шайтан-арба: «узун-кулак» песков лучше радио успел разнести эту весть по всем Кара-Кумам, так как наши машины всегда и всюду обгонял «песочный телеграф», совершенно непонятными путями распространяющий сведения по пескам и степям.

Снова теплая и приятная ночь на песке, утром чай у костра, маленькая экскурсия в окрестности, где мы наблюдаем интересные белоснежные шоры, а в песках собираем известковые трубочки — акырши, образующиеся вокруг корней растений.

В 5 часов двинулись дальше. Вот как описал я в своем дорожном дневнике наш путь:

«Мы идем в темноте, при электрических прожекторах, как бы в райском саду. Вторая машина не сразу берет крутые подъемы. Но ее экипаж скоро научился помогать ей. Он сидит на подножках, наверху поклажи, и, когда машина взлетает на бугор, все, как лягушки, соскакивают и помогают ей в минуты перелома или поддерживают ее на крутых откосах, чтобы задние колеса не свесились и не забуксовали. Эта картина со стороны напоминает мчащуюся пожарную команду, тем более, что в машине по очереди кто-либо стоит, облегчая задачу шофера указанием часто непредвиденных и крутых поворотов тропы».

Неожиданно на 167-м километре забренчал мотор нашей машины, и мы на полном ходу остановились. Вдребезги сломалась пружина клапана одного цилиндра, — очень редкое явление, объяснимое лишь новизной и неразработанностью мотора и машины, пущенной в нашу экспедицию совершенно необкатанной. Запасных пружин не было. Но разве русский человек не найдется в трудную минуту? Быстро распороли подушку сиденья, вынули из нее стальные пружины и на славу все исправили.

Но все же пришлось заночевать в 4 километрах от желанного Иербента.

Следующий день был днем торжества победы над песками. Выспавшись в песке, исправив машины, мы в несколько минут пересекли склоны и оказались на такыре Иербент.

Мне вспомнилось, как четыре года назад мы с трудом попали на этот такыр — усталые, измученные в поисках аула и хорошей воды. Уже тогда мы поняли, какое значение может приобрести в будущем Иербент как центральный пункт центральных Кара-Кумов. И действительно, сейчас вы въезжаете в него, как в культурный оазис (171 километр от Ашхабада). На такыре красуются два прекрасных белоснежных дома, в одном — светлая школа, в другом — фельдшерский пункт. В большом временном здании — кооператив с разнообразными товарами: сахаром, ботинками, мануфактурой, чаем и чайниками. Около кооператива — окруженный изгородью из ящиков сад-виноградник. Несколько поодаль баштан арбузов.

Этот новый культурный центр песков обслуживает территорию около 30 000 квадратных километров. И с утра до вечера тянутся к нему караваны, постепенно привыкая к этому новому для «кумли» базару.

Десяток таких центров сможет в Кара-Кумах обслужить почти все полуторастотысячное население песков. Здесь кумли смогут получить ветеринарную помощь и познакомиться с образцовым водяным хозяйством, с охраной такыра, с правильной системой колодцев и т. д.

С какой гордостью смотрели мы на Иербентский центр как на узловую станцию по пути к серному заводу! Отдыхали в просторных комнатах, мылись и пили, пили без конца кок-чай.

Затем тронулись в путь. Щербаков и Полянцев угрожали нам новыми ужасами пути: гряды песков будут всё выше и круче и с косогорами. Но мы уже немного научились бороться с песками. Через два часа наши машины вылетели на великолепный такыр Каша-Такыр (191-й километр), где всё население — 12 кибиток — встречало нас полуудивленно, полуиспуганно. Нас уже ждали, — гонец на верблюде уже уведомил о нашем скором прибытии. Нам приготовлена юрта, готов холодный и крепкий чал, варится суп. Зажигаются огни наших электрических прожекторов. Начинаются длинные беседы. Здесь граница племени теке, а севернее живут шиихи и иомуды. Сколько борьбы и невзгод связано с этой границей в прошлом! Мы тихо засыпаем под анекдоты «прессы» и рассказы туркмен, которые мастерски переводит наш переводчик Вася.

Настал, наконец, последний день. До завода осталось только километров шестьдесят. Первые двадцать — очень тяжелые, вторая машина снова пошаливает, жаркий день изматывает людей. Хорошо знающий дорогу Полянцев каждый раз обещает, что «это последний перевал, дальше будет легче». Мы перестаем этому верить. Солнце печет вовсю. Тропа сворачивает на восток, и мы все чаще и чаще должны пересекать меридиональные гряды.

Проходим 40 километров. С высокой дюны вдали начинают маячить знакомые бугры, и вдруг совершенно неожиданно раскрывается перед нами новая картина: у самых ног расстилается красный такыр, ровный, как гладь спокойной воды. Серые шоры обрамляются желтыми песками. В пестром беспорядке разбросаны красочные бугры.

До завода недалеко, всего 7 километров, но мы решаем ехать ют красного Кыр-Кызыл-Такыра в объезд лишних 12 километров, но зато мчась со скоростью 40 километров по ровной поверхности сначала Кызыл-Такыра (237-й километр), потом такыра Дингли и мягко утопая в последних пуховых шорах.

Вот вдали показалась труба завода. Подъем по коренным породам, и мы под восторженные крики работников завода подлетаем к заводскому поселку. Нашу радость омрачает только мысль о второй машине, застрявшей где-то в песках из-за новой поломки шестеренки. Мы посылаем ей привет и воду на двух могучих заводских верблюдах.

Первая половина нашей задачи решена — автомобиль проник в самый центр Кара-Кумов, и мы уже мечтаем об организации регулярной автомобильной связи между Ашхабадом и заводом (255 километров).

И вот на этом последнем пути к заводу у нас была интересная встреча. Я не могу не упомянуть о ней, как о красочном эпизоде песков.

Не доезжая Кыр-Кызыл-Такыра, наша машина неожиданно натолкнулась на такую картину: на узкой тропе лежал умирающий исхудалый верблюд. Около него сидел у костра старый, оборванный туркмен, с болью смотрящий на ослабевшее животное. Медный восточный чайник с кок-чаем был, по-видимому, единственной собственностью, оставшейся у бедного старика. Машина не могла пройти косогорами, и надо было стащить с дороги умирающего верблюда, который слабо поднимал голову и порывисто пытался встать на ноги. С испугом смотрел на нас старик. Мы решили не трогать животное и быстро лопатами стали прочищать дорогу вокруг, сбивать кусты саксаула и готовить объезд.

Наш кинооператор решил запечатлеть, как он говорил, эффектный кадр, на котором символически было бы изображено умирающее прошлое и новое, механизированное будущее. И в то время как он наводил свой аппарат на лежащего верблюда, старик с испугом стал спрашивать, что происходит, на что наш хитроумный переводчик быстро ответил: «Он пробует лечить твое животное, не бойся, он хочет своей машинкой помочь».

Машина промчалась быстро и кадр был удачно заснят.

На следующий день мы приехали на завод, и к вечеру к нам подтянулись верховые гидрологи. Они рассказали, что обогнали караван своих верблюдов, что не рассчитали времени и остались в жаркий день без воды.

— Правда, около Кызыл-Такыра нам повстречался старик, который встретил нас очень радушно, напоил чаем из медного чайника и дал отдохнуть.

— Он был один? — спросил я.

— Нет, с ним был его верблюд, который стоял у куста саксаула и обкусывал его стебли.

Мы переглянулись: верблюд, значит, действительно выздоровел, и старик невольно должен был поверить в чудодейственную силу «уруса».

На серном заводе

Мы провели на заводе три дня. Как не похожа была окружающая нас обстановка на ту, в которой мы проводили наши дни и ночи при первом объезде бугров! Сейчас в нашем распоряжении был великолепный домик из фанеры, с хорошими койками, столами и скамейками. Умывались мы прекрасной водой из Кызыл-Такыра. Всегда у нас была холодная вода для питья, прекрасный чай и обед из трех блюд. Молодой туркмен Сарыгуль («желтый цветок») помогал нам в наших работах. Баня, кооператив, амбулатория, метеорологическая станция — всё было к нашим услугам.

Опытный завод и заводской поселок построены на юго-восточном склоне бугра Зеагли, одного из крупнейших серных бугров района. С его вершины рисуется замечательная картина нескольких десятков бугров, как бы вулканов, возвышающихся среди бесконечного моря песка. Здесь, как и в других буграх, сера залегает почти на самой поверхности в песке и песчанике, то распределяясь более или менее равномерно, то образуя ярко-желтые сверкающие скопления редкой чистоты. Запасы серы очень велики: нам даже еще неизвестны глубины, до которых она продолжается. Вырытый при нас шурф обнаружил ее на 25 метров ниже верхней главной залежи.

Серу добывают очень легко, на тачках ее подвозят на крышу завода, где засыпают в большие вертикальные котлы — автоклавы. Из них получается сера исключительной чистоты — 99,9 процента, и, что самое ценное, в ней нет и следов вредных примесей — селена или мышьяка.

С гордостью осматривали мы наше детище и убеждались в правильности тех предположений, которые были выдвинуты второй каракумской экспедицией.

Действительно, наш завод в пустыне имеет много данных для своего существования. Вокруг огромные запасы топлива — саксаула. За весьма дешевую плату завод вполне обеспечен этим великолепным «зеленым» углем Средней Азии. Целая система такыров и шоров площадью в несколько квадратных километров окружает Зеагли. Таковы Дингли, Бекури и Кыр-Кызыл-Такыр, которые полностью обеспечат ежедневную потребность в две тысячи ведер воды, необходимой нашему заводу после его полного оборудования.

Очень ценны и строительные материалы района. Такырные красные глины дают великолепный материал для обжига кирпичей. Более глубокие горизонты коренных пород состоят из известняков, дающих хорошую известь, а белый песчаник серной залежи великолепно обтачивается и служит для построек. Нет только строительного леса, но на крыши для строений вполне можно использовать толстые стволы саксаула и сезена.

Развитие серного дела не является, однако, только промышленным предприятием. Создается крупный культурный центр в самом сердце центральных Кара-Кумов, и уже сейчас мы видим, какую огромную историческую роль он призван выполнять: прекрасный кооператив обеспечивает не только рабочих завода, но и туркмен, временно приезжающих на заработки или занятых перевозкой серы. На пригорке и на такыре расположена великолепная метеорологическая станция Академии наук, ведущая очень важные наблюдения над влажностью, температурой, испаряемостью, ветрами. Она ведет наблюдения не только на поверхности, но и под почвой, измеряя температуру нагревания земли и выясняя процессы, происходящие в верхних частях земной коры. Организуется фельдшерский пункт, намечено устройство школы.

Наконец, при нас было положено начало организации радиостанции. 11 апреля пришел караван с нашей радиостанцией, и быстро в юрте, впредь до постройки специального здания, стали налаживать станцию. В несколько минут поставили двенадцатиметровые антенны, натянули провода, закрутили мотор, и наш спутник Табульский, как жрец, начал священнодействовать, выстукивая Ашхабад и Москву. 12-го числа радиосвязь была налажена, и полетели радиограммы с завода и на завод. Установлена была даже радиотелефонная связь с Ашхабадом. Начались испытания наиболее выгодной длины волн, усиления передачи, напряжения тока. В дни песчаных бурь наэлектризованные частицы песка, ударяясь о проволоку, вызывали повышенное напряжение. Зона молчания как будто бы не имела обычного места, и волна длиной в 47 метров великолепно достигала Ашхабада, до которого всего 230 километров по прямой линии через пески…

Три дня мы провели на заводе, достаточно полно изучили месторождение, собирая образцы, вымеряли колодцы, закладывали новые шурфы; под буграми в сплошных карнизах следили за интересным горизонтом стронциевых соединений — целестина; в шурфах колодцев осмотрели колчеданы и гипсы. В самой серной залежи мы проследили тонкие намазки битумов, и постепенно вырисовывалась перед нами картина образования наших серных залежей.

Они рождались в отдельных озерах, солончаках, лиманах отступавших морей сармата, среди нанесенных и развеваемых песков морского берега и мощных разливов Аму-Дарьи. В больших солончаках и соляных озерах накапливались хлористые и сернокислые соли. Более влажные периоды сменялись более сухими, сухой климат пустыни сменялся периодом дождей. Озера то возникали, то пропадали, заносились илом и песком.

В одних — отлагались гипсы в виде стрельчатых кристаллов; в других — на дне образовывалась черная грязь, подобная целебной грязи Сакского озера в Крыму или озера Молла-Кара в Туркмении; в третьих — осаждались соли. По берегам накапливались остатки камыша, превращаясь в сапропели, подобные выбросам озера Балхаш. Местами сернокислые соли восстанавливались, образуя сероводород, и улетучивались в воздух; местами шло их окисление, и частицы серы покрывали берега озер подобно той сере, которая еще сейчас образуется в некоторых заливах Западной Африки. Сера заносилась песком и снова отлагалась. Эти процессы шли под воздействием специальных видов бактерий. Потом все было погребено под сплошным покровом песков.

Но вот снова началась разрушительная деятельность ветра. Вдоль Унгузской оси стали освобождаться от песков погребенные скопления озер. Выдул ли их просто ветер или слабые молодые третичные движения подняли породы Унгузского плато? Сказать пока трудно. Но несомненно, что какие-то мощные геологические причины обнажили в середине пустыни Унгузские увалы, выдули длинные ямы шоров, разметали края плато оставив нам остатки — отдельные вершинки, — бугры. Где были скопления серы, там мощные кремневые и каолиновые покровы защитили холмы от быстрого разрушения и развеивания и сохранили серу в опаловом и глинистом панцире.

Так рисовалось нам прошлое серных бугров, и нам делались ясными в этой картине и темно-серые глины глубин — некогда черные грязи озер, а также примазки ползучих по трещинам битумов и целестиновые горизонты… Это прошлое давало возможность говорить о природе и характере серных залежей, а из прошлого рождалось и будущее, и уверенность в нем.