ЛУИ АГАССИС И ЛЕДНИКОВАЯ ТЕОРИЯ

Смотрите также:

ДРЕВНЕЕ ОЛЕДЕНЕНИЕ И ЖИЗНЬ

Великое оледенение

Как часто были ледниковые эпохи в истории Земли...

Люди эпохи великого оледенения - Рисское

Климатические условия ледниковых эпох

Где были ледники на территории России

Сколько длилась ледниковая эпоха

Ледниковые периоды. Причины оледенений

История оледенений Евразии ...

Климаты Четвертичного периода, плейстоцена

Немногие из жителей Невшателя были на ногах в 4.15 утра 26 июля 1837 года. Поэтому вряд ли кто из них видел, как длинная вереница солидных экипажей неторопливо проскрипела по булыжным улицам этого швейцарского города. И уж тем более никто не мог знать, что в самой большой карете, влекомой четверкой белых лошадей, находились трое из наиболее уважаемых ученых того времени.

Первый из них Леопольд фон Бух; знаменитый геолог, известный своей неиссякаемой энергией, на сей раз был замкнут и молчалив; ссутулив плечи и полускрыв лицо за седыми буклями, он мрачно смотрел в качающийся пол. Второй-Жан Баптист Эли де Бомон-держался прямо и надменно; несмотря на непривычно раннее время, он был изысканно одет, а его холодный взгляд одинаково безучастно скользил и по оледенелым вершинам Альп, громоздящимся вдали за Швейцарской равниной, и по зеленым склонам более приветливой Юры. Третьим был Луи Агассис, темноволосый и широкоплечий молодой человек. Обычно живой и уверенный в себе, теперь он выглядел смущенным и расстроенным; ему казалось, что Эли де Бомон с его ледяным высокомерием похож на холодные альпийские пики, которые так же, как и он- безмолвно и свысока,-взирают на вереницу дребезжащих карет. Агассису, человеку быстрого и пытливого ума, казалось непостижимым, что ученые столь крупного масштаба оказались неспособными оценить важность той поездки через горы Юры.

А накануне ее, 24 июля, в Невшателе состоялась годичная конференция Швейцарского общества естествоиспытателей, на которой президент общества, Луи Агассис, выступил с докладом, вызвавшим немалое удивление его ученых коллег. Аудитория ждала новых данных об ископаемых рыбах, недавно обнаруженных в далекой Бразилии, а услышала взволнованный, рассказ о штрихованных валунах, которыми усеяны склоны Юры у самого Невшателя (). Такие валуны часто образуют беспорядочные нагромождения в местах, весьма далеких от коренных выходов соответствующих пород, в связи с чем их обычно называют эрратическими, то есть блуждающими. Докладчик утверждал, что они заслуживают особого внимания исследователей, так как представляют собой одно из главных доказательств и прошлого оледенения гор, и специфического-ледникового-периода в истории Земли.

Тогда, собственно, и начался спор, ставший одним из самых ожесточенных в истории геологической науки. Ему было суждено продолжаться более четверти столетия и завершиться всеобщим признанием ледниковой теории. И хотя, строго говоря, идея о древних оледенениях возникла задолго до Агассиса, именно его «еретический» доклад, вошедший в историю как «Невшательский трактат», сделал представление о ледниковом периоде, ранее известное лишь узкому кругу специалистов, достоянием широкой публики.

Конечно, Агассис, будучи президентом авторитетного научного общества, мог рассчитывать на особое внимание ведущих ученых своего времени. Однако его доклад стал лишь одним из звеньев той цепочки, которая в конце концов и привела к становлению ледниковой теории-к торжеству концепции великих ледниковых покровов, некогда распространявшихся на обширные области земного шара. Впрочем, эта теория, которая на первых порах отвергалась даже самым^ выдающимися учеными, уже "давно принималась как факт многими простыми швейцарцами: живя и работая в горах, они повседневно сталкивались с вещественными следами, оставленными древними ледниками. Были и геологи, которые раньше Агассиса стали сторонниками ледниковой теории, однако они не могли способствовать ее дальнейшему распространению.

Швейцарский пастор Бернар Кун еще в 1787 году сделал вывод, что эрратические валуны являются не чем иным, как свидетельством древнего оледенения. Еще через семь лет Джеймс Геттон-шотландский естествоиспытатель, которого сейчас считают одним из основоположников геологической науки,-провел наблюдения в горах Юры и пришел к тому же заключению, что и Кун. В 1824 году Енс Эсмарк обнаружил признаки древнего оледенения в горах Норвегии. Данные Эсмарка стали известны Рейнгарду Бернгарди- немецкому профессору естественной истории, который смог дополнить их и собственными наблюдениями. В результате в 1832 году появилась его статья, в которой была выдвинута идея об огромном ледниковом щите, некогда покрывавшем всю Северную Европу и доходившем до центральной Германии.

Большинство пионеров ледниковой теории приходили к ее признанию совершенно самостоятельно, опираясь лишь на собственные исследования. Однако общепринятые представления об эрратических валунах как «осадке» Всемирного потопа укоренились так глубоко, что ни одному из них не удалось переубедить хоть сколько-нибудь заметную группу своих современников. Для развенчания старой теории потребовались двадцать пять лет и объединение усилий нескольких величайших умов человечества.

Вряд ли стоит удивляться, что во времена господства религиозного мировоззрения не только широкая публика, но и настоящие ученые верили, что эти валуны разносились чудовищными потоками воды и грязи, связанными с библейским потопом. Правда, и эта «теория» не оставалась неизменной: к тому времени, когда Агассис выступил со своим Невщательским трактатом, разнос эрратики стали объяснять с позиций дрифтовой гипотезы, выдвинутой в 1833 году выдающимся английским геологом Чарлзом Лайелем. Известно, что Лайель считал рассматриваемые валуны продуктами айсбергового и ледового разноса:, по его представлениям, в северных частях бассейнов, возникавших при потопе, должны были Сдрейфовать айсберги и льдины, нагруженные каменными обломками.

Первым среди предшественников Агассиса, чьи пыт- ливость и творческое воображение пбзволили получить бесценные данные, ставшие основой его Невшатель- ского трактата, был Жан-Пьер Перроден альпинист, живший на юге Швейцарских Альп и промышлявший охотой на серн в районе Луртье, в долине Валь-де- Баньес. Многолетние наблюдения Перродена привели его к убеждению: ледники, которые сейчас занимают лишь самые южные-верхние-части Валь-де-Баньес, в прошлом заполняли всю долину. Он писал:

«Я долго изучал штрихи и шрамы, которые сохранились вплоть до самого Шамсека на всех выходах стойких к выветриванию пород. Проведя затем наблюдения возле ледников, я пришел к убеждению, что все эти отметины образованы давлением ледниковых масс. Поэтому мне кажется очевидным, что в прошлом долина Валь-де-Баньес была -целиком заполнена льдом, и я готов доказать это любому скептику, сопоставив упомянутые штрихи и шрамы с такими же образованиями, которые на наших глазах вытаивают из-под краев ледников».

В 1815 году Перроден поделился своими мыслями с Жаном де Шарпантье-натуралистом, которому было еще суждено стать влиятельным сторонником ледниковой теории. Тогда, однако, наблюдения альпкниста не убедили Шарпантье, хотя и показались ему интересными.

«Перроден протянул свой ледник всего лишь на тридцать восемь километров от его современного конца до Мартин^и (поскольку он сам, вероятно, никогда не заходил дальше этого города), - писал Шарпантье вскоре после встречи,-и я был согласен, что эрратические валуны не могли разноситься водой. Тем не менее я счел его гипотезу необычной и экстравагантной, а потому вовсе не заслуживающей не только проверки, на и обсуждения».

Не прошло, однако, и трех лет, как Перроден нашел первого по-настоящему сочувствующего слушателя, каковым оказался Игнац Венец - инженер, занимавшийся строительством дорог и мостов. Между 1815 и 1818 годами в связи со своей работой Венец провел много времени в районе долины Валь-де-Баньес и часто встречался с Перроденом. Их долгие беседы обычно вращались вокруг проблемы ледников; сейчас ясно, что они сыграли огромную роль в становлении теории оледенений.

Но и Венец далеко не сразу принял идеи Перродена. Правда, в 1816 году на годичном собрании Швейцарского общества естествоиспытателей в Берне он поднял вопрос о ледниках, однако сделал это только для^ того, чтобы изложить некоторые мысли об их движе^ нии и о механизме формирования морен - валообразных скоплений обломочного материала, обрамляющих ледниковые языки (рис. 4). В последующие пять лет его все еще не оставляли сомнения в правильности ледниковой теории. Хотя в дневниковых записях, датированных 1821 годом (и оставшихся неопубликованными до 1833 года), есть сообщение о том, что ему удалось выделить несколько гряд, сложенных валунами и щебнем и лежащих в пяти километрах от конца ледника Флеш; здесь же высказано предположение, что эти гряды суть морены, оставленные ттелником в одну из прежних стадий его развития.

Можно считать, что гляциалистские идеи, усвоенные Венецем от Перродена, получили полное развитие лишь к 1829 году. Именно тогда Венец выступил с докладом на годичном собрании общества в поселке Осписе1 на перевале Большой Сен-Бернар. В нем говорилось о колоссальных ледниках, некогда распространявшихся из Альп не только на Швейцарскую равнину и. горы Юры, но и на другие районы Европы. Этот вывод подкреплялся сведениями о находках эрратических валунов и морен, а также данными их сравнения с моренами современных альпийских ледников.

И все же этот доклад мало что изменил: ученые коллеги в своей массе либо игнорировали, либо даже отвергали высказанные в нем идеи. Но на собрании был один человек, который оказался подготовленным к восприятию теории. Это был Жан Шарпантье, старый знакомый Венеца. Будучи директором соляных копей Беке в Швейцарии, Шарпантье не мог не интересоваться природой и естественными науками. Теперь он воспылал желанием поддержать и Венеца, и ту самую теорию, идеи которой, изложенные Перроде- ном, он так необдуманно отверг почти пятнадцать лет назад.

В последующее пятилетие, с 1829 по 1833 год, Шарпантье приложи^ свои недюжинные способности исследователя и аналитика к проблеме древнего оледенения. И хотя пальма первенства в принятии радикальных идей ПеррОдена должна быть отдана Венеду, главная заслуга в создании фактологического базиса ледниковой теории, в сборе и классификации ее доказательств, несомненно, принадлежала Шарпантье. Однако он был только ученым и не обладал напористостью и упорством, без которых нельзя было добиться признания этой теории. Ведь противодействие, которое встречала идея древнего оледенения, было очень сильным, и поэтому защитить ее мог только настоящий боец.

Но все же, пока официальная наука оставалась на позициях дрифтовой теории, сформулированной Лайе- лем и освященной словами Библии, многие простые швейцарцы, сами того не зная, давно приняли ледниковую теорию. И сам Шарпантье имел случай понять это, когда он, следуя в Люцерн для выступления в защиту ледниковой теории на очередном собрании общества, встретил совсем неожиданного союзника.

«На своем пути по долине Хасли и Лунгерна я увидел на Брунигской дороге старого лесоруба из Мейрингена. Некоторое время мы шли с ним вместе и разговаривали. Когда же я сошел на край тропы и стал осматривать большой гранитный валун, он заметил: «Таких камней здесь много, однако они не местные, а принесены издалека, от самого Гримзеля: они ведь состоят из гайсбергских гранитов, которых здесь совсем нет».

Когда же я спросил, как, по его мнению, эти камни достигли здешних мест, он ответил без колебания: «Это Гримзельский ледник принес и отложил их на обоих бортах долины. В прошлом он должен был доходить до самого Берна, не вода же затащила валуны на такую высоту над днищем долины, ведь для этого здесь должны были бы образоваться целые озера».

Этот славный старик не мог знать о рукописи, лежавшей в моем кармане. А ведь в ней было подтверждение его гипотезы! Он был немало .удивлен, когда увидел, с каким удовольствием я воспринял его экскурс в геологию, а еще больше-когда я дал ему несколько франков, чтобы он выпил за здоровье древнего Гримзельского ледника и брунигских валунов».

Увы, и тост лесоруба не смог помочь ледниковой теории. Она была отвергнута и люцернсщш собранием общества, причем на сей раз в числе участников, выступивших против ее признания, был и Луи Агассис.

Агассис познакомился с Шарпантье еще в люцернской школе. Уже тогда ум Шарпантье вызывал всеобщее восхищение, и не исключено, что именно под его влиянием Агассис избрал для себя путь натуралиста. Но теперь, спустя десять лет, Агассис сам вошел в число ведущих ученых Европы. Его уважение к Шарпантье сохранилось, однако идеи старого друга, касающиеся древнего оледенения, на первых порах казалйсь ему фантастичными

Шарпантье не раз приглашал Агассиса к себе, в Беке, он чувствовал, что этот район, известный богатством ископаемой фауны и другими геологическими образованиями, будет интересен для Агассиса. Это приглашение было в конце концов принято, и в 1836 году, через два года после того самого доклада в Люцерне, Агассис приехал в Беке и провел там лето В то время сам он занимался изучением ископаемых рыб. О его отношении к ледниковой теории мы уже говорили: как и большинство других ученых, Агассис верил в дрифтовую теорию Лайеля. Однако он был не прочь услышать, а главное-увидеть собственными глазами любые доводы, которые мог бы привести его друг Шарпантье в пользу теории древних оледенений. Можно думать, что Агассис специально отправился в Беке, чтобы доказать своему незадачливому другу ошибочность этой теории. Мог ли он ожидать, что сам быстро станет ее сторонником.

Шарпантье твердо верил, что альпийские ледники когда-то распространялись далеко за пределы своих нынешних границ, но он не считал своим долгом публикацию этих выводов, не стремился довести их до сознания современников Он с удовольствием показывал следы древних ледников друзьям и сотрудникам, посещавшим его в Бексе, и этого ему было достаточно: Шарпантье не сомневался, что правильная теория и сама пробьет себе дорогу. В общем, получилось так: ледниковая теория зародилась в результате наблюдений простых людей-крестьян и лесорубов; она была впервые сформулирована Игнацем Ве- нецем, а затем развита и систематизирована Жаном Шарпантье; наконец, теория приобрела и своего энергичного пропагандиста, каковым стал Луи Агассис ().

Сделавшись гляциалистом, Агассис сразу показал, что умеет быстро и жадно учиться. Вместе с Шарпантье и Венецем он побывал на ледниках Диаблере- ца и долины Шамони, обследовал морены Ронского ледника. Факты говорили сами за себя, и на сей раз Агассис был весь внимание. Потребовалось всего лишь несколько недель, чтобы он усвоил все, чему могли научить Шарпантье и Венец, а затем и превзошел своих учителей. Использовав факты, которые они по крупицам собирали на протяжении семи лет, Агассис быстро построил всеобъемлющую ледниковую теорию, которая, по его мнению, могла уверенно противостоять любым нападкам противников. К сожалению, в своем* рвении он в ряде случаев допускал вольности в обращении с данными Шарпантье, явно граничившие с нарушением научной этики. К тому же его расширенный вариант теории по ряду важных вопросов шел много дальше, чем позволяли имевшиеся факты.

Как это часто бывает, увлеченный Агассис недооценил силу оппозиции. Нередко он действовал легкомысленно: даже свой знаменитый доклад Швейцарскому обществу естествоиспытателей в Невшателе он подготовил в великой спешке за вечер, предшествовавший заседанию, и оказался совсем не подготовленным к отрицательной реакции аудитории. Еще раз напомним: члены общества ждали доклада об ископаемых рыбах, и даже сама тема речи их молодого президента явилась для них полной неожиданностью.

«Совсем недавно,-говорил Агассис,-наши коллеги Шарпантье и Венец, опираясь на результаты своих исследований, выдвинули новую радикальную концепцию, которая должна иметь далеко идущие последствия для настоящего и будущего науки. Я думаю, что район, в котором идет наше заседание, может служить хорошим фоном для моего доклада, а поднятый в нщ вопрос мы сможем решить в ходе совместных наблюдений на склонах нашей Юры. Я имею в виду ее ледники, морены и эрратические валуны».

Далее Агассис детально изложил собственные данные, а также итоги работ Венеца и Шарпантье и тут же предложил их интерпретацию: «Представляется очевидным, что вся Юра в прошлом скрывалась под огромными ледниковыми массами. Эти массы,-продолжал он,-представляли собой часть ледникового щита колоссальных размеров, который покрывал Европу, достигая на юге Средиземного моря. Подо льдом оказывалась и большая часть Северной Америки».

Агассис назвал этот период истории Земли ледииковым -Eiszeit,-использовав термин своего друга, ботаника Карла Шимпера. По его гипотезе, возникновение полярного ледникового покрова предшествовало рождению Альп, а сползание льда в сторону Юры началось позже, в ходе поднятия горной системы. Эрратические валуны и обработанные льдом скалы, которыми изобилуют склоны Юры, как раз и представляют собой следы этого сползания: они образованы движущимся льдом и позволяют восстановить направление его движения (6).

Доклад многих шокировал. Он вызвал такой фурор, что повестка дня заседания оказалась скомканной, а непривычные к подобным поворотам участники- смущены и даже напуганы. Один из них, Аманц Грес- сли, например, был так потрясен, что не смог огласить собственную работу по теории седиментации, которая, как выяснилось позже, оказалась ценным вкладом в геологическую науку.

Реакция на выступление Агассиса была страстной.

В жаркой Дискуссии, развернувшейся в геологической секции, споры достигли высочайшего накала, и распалившиеся ораторы не скупились* на резкие выражения. И кажется, лишь в одном они были едины-в неприятии идей докладчика.

На следующий день Агассис рассказал о наблюдениях, сделанных в районе самого Невшателя, и прочел положительный отзыв о своей теории, написанный Карлом Шимпером. Однако оппозиция после этого нисколько не ослабла, наоборот, она еще более усилилась с прибытием Эли де Бомона.

Агассис все-таки надеялся, что даже самые закоренелые скептики не устоят перед доказательствами, которые может представить сама природа, что их убедят следы оледедения, запечатленные в рельефе и поверхностных отложениях района Невшателя, как они убедили его самого. Этой цели и должна была послужить экскурсия в горы Юры, намеченная на следующий день: наемные экипажи были готовы, чтобы доставить членов общества в Jla-Шо-де-Фон, находящийся в самом ёердце этих гор. Вот не лишенное юмора описание этой экскурсии, оставленное одним из ее участников:

«В общем, я был достаточно знаком с ведущими учеными нашей группы, чтобы понять, сколь большую роль в их отношениях играли эгоизм и соперничество. Не случайно на протяжении всей поездки Эли де Бомон оставался холоден как лед, а Леопольд фон Бух шагал как заведенный, не удостаивая взглядом окружающего; его раздражение выражалось в непрерывном бурчании: все его возмущало-и некий англичанин, йе перестававший трещать о Пиренеях («И это здесь, в Юре!»), и примкнувшие к экскурсий любители с их дурацкими вопросами. Что касается самого Агассиса, то он эсе еще пребывал под горьким впечатлением резкого выступления фон Буха, критиковавшего его доклад; после выхода в маршрут Агассис сразу отделился от группы и одиноко шагал в полукилометре впереди нас».

Было отчего и злиться и грустить. Казалось, что следы оледенения, которые так ясно видел Агассис, на остальных не производят никакого впечатления. И раз это так, то кому нужна вся его затея, к чему эта изнурительная поездка в горах, эта тряска йо ухабам дороги, измучившая и людей и лошадей... Похоже, что он думал именно так. Но он все-таки ошибался: и его трактат, и последующая экскурсия в горы, и монументальный труд «Исследования ледников», увидевший свет в 1840 году, на много лет вперед привлекли внимание мира науки к проблеме древнего оледенения. Конечно, доклад Агассиса, сделанный в 1837 году в Невшателе, содержал немало преувеличений. Однако он достиг одной цели, которая была самой важной-изменил отношение к ледниковой теории. Эту теорию все еще можно было критиковать, но ее стало невозможно игнорировать.

Агассис продолжал исследования древнего оледенения и в годы, последовавшие за Невшателем, хотя ведущие ученые Европы отнюдь не прекратили нападок на его теорию Доброжелатели настойчиво советовали ему вернуться к изучению ископаемых рыб.

Среди них был и Александр Гумбольдт, который в декабре 1837 года писал Агассису: «Занимаясь рыбами, Вы сможете сделать более ощутимый вклад в положительную геологию, чем всеми своими общими рассуждениями (в том числе и «ледяными») о переворотах в примитивном мире,- рассуждениями, которые, как Вы сами прекрасно знаете, кажутся убедительными только их авторам».

Однако Агассис отнюдь не гонялся за химерами. Пройдут годы, и Гумбольдт сам поймет, что он был одним из первых, кто постиг истину. Других же ученых еще надо было убедить, что Земля действительно пережила ледниковый период.

К содержанию книги: Джон Имбри - Тайны ледниковых эпох